Подозреваемый
Шрифт:
— Я бы никогда об этом не упомянул. Но так чувство вины не будет глодать твою печень: знай, ты — не единственный, кто нуждался в помощи.
— Это ты про что?
— Как, по-твоему, Конни купила свою пекарню?
— Ты?
— Я так структурировал ссуду, что она превратилась в череду ежегодных подарков, не облагаемых налогом. Я не хочу, чтобы мне возмещали эти деньги. Мне это в радость. Да и собачий магазин Меган из той же серии.
— И ресторан, который открывают Портия и Френк? — спросил Митч.
— Да.
Не отрываясь
— Как же они узнали, что ты так богат?
— Они не узнали. Я видел, что им нужно. Пытался понять, что нужно тебе, но ты всегда полагался исключительно на собственные силы.
— Зато теперь от тебя требуется нечто большее, чем ссуда на покупку пекарни или открытие маленького ресторанчика.
— Да брось ты.
Митч нервно рассмеялся, а Энсон продолжил:
— Мы все выросли в крысином лабиринте Дэниэля и надеяться можем только друг на друга. Только это и имело значение. До сих пор имеет, fratello piccolo. И будет иметь до скончания веков.
— Я никогда этого не забуду.
— И правильно. Будешь моим вечным должником.
Митч вновь рассмеялся.
— Буду до конца жизни бесплатно ухаживать за твоим садом.
— Эй, братец?
— Что?
— Не будешь сморкаться на капот?
— Нет, — пообещал Митч.
— Хорошо. Я люблю чистую машину. Готов ехать?
— Да.
— Уверен?
— Да.
— Тогда в путь.
Глава 22
Только узкая полоска кровоточила на горизонте, тогда как над головой темнело небо, по одну сторону от шоссе — море, а луна еще не поднялась, чтобы посеребрить пустынные пляжи.
Энсон сказал, что ему нужно подумать, а в движущемся автомобиле думается очень даже легко, потому что легко представить себе, что ты на яхте, идущей под парусом. Направление движения он задал: на юг.
В этот час автомобилей на Тихоокеанской береговой автостраде было немного, и Митч оставался в крайнем правом ряду, никуда не торопясь.
— Они позвонят мне домой завтра в полдень, — нарушил долгое молчание Энсон, — чтобы узнать, как идет сбор денег.
— Не нравится мне этот трансфер на Каймановы острова.
— Мне тоже. Тогда у них будут и деньги, и Холли.
— Лучше бы нам встретиться лицом к лицу, — сказал Митч. — Они приводят Холли, мы приносим пару чемоданов с деньгами.
— Тоже не вариант. Они возьмут деньги. А потом перестреляют нас всех.
— Нет, если мы будем вооружены.
На лице Энсона отразилось сомнение.
— Их это испугает? Они поверят, что мы умеем обращаться с оружием?
— Вероятно, нет. Поэтому мы возьмем оружие, которое не требует меткости. Скажем, ружья.
— А где мы возьмем ружья? — спросил Энсон.
— Мы можем их купить в оружейном магазине. К примеру, в Уол-Марте.
— Я не уверен, что их продадут сразу.
— Ружья продадут. Ограничения касаются только пистолетов и револьверов.
— Нам придется потренироваться.
— Немного, чтобы привыкнуть к ним.
— Может, поедем на шоссе Ортеги? После того, как купим ружья. Там застроили домами еще не всю пустыню. Мы сможем найти укромное местечко и пострелять.
Митч молча вел внедорожник, Энсон молча сидел рядом, на восточных холмах сверкали огнями дорогие дома, на западе чернело море, над головой чернело небо, красная полоска на горизонте исчезла вместе с самим горизонтом.
— Нереально все это, — наконец вырвалось у Митча. — Я про ружья.
— Как в кино, — согласился Энсон.
— Я — садовник. Ты — лингвист.
— В любом случае похитители не позволят нам ставить условия, — указал Энсон. — Правила вводит тот, у кого сила.
Автострада изогнулась дугой, поднялась, потом спустилась в Лагуна-Бич.
Туристический сезон открылся в середине мая. Люди гуляли по тротуарам, шли на обед, возвращались с обеда, разглядывали витрины закрытых магазинов и галерей.
Когда Энсон предложил перекусить, Митч ответил, что он не голоден.
— Ты должен есть, — настаивал Энсон.
— И о чем мы будем говорить за обедом? — упорствовал Митч. — О спорте? Мы же не хотим, чтобы кто-то подслушал наш разговор о сложившейся ситуации.
— Тогда мы поедим в автомобиле.
Митч припарковался перед китайским рестораном. Нарисованный на окнах дракон широко разевал пасть.
Энсон остался в автомобиле, Митч вошел в ресторан. Девушка, которая обслуживала клиентов, желающих взять заказ с собой, заверила его, что все будет готово через десять минут.
Оживленный разговор посетителей нервировал Митча. Беззаботный смех вызывал негодование.
Поначалу запахи риса, сладкого чили, жареных шариков из теста, корицы, чеснока, орешков разожгли аппетит. Но тут же Митчу вдруг стало душно, в горле пересохло, во рту появился кислый привкус.
Холли оставалась в руках убийц.
Они били ее.
Заставили кричать, чтобы крики эти услышал он, услышал Энсон.
И заказ обеда в китайском ресторане, потребление пищи, любые деяния обыденной жизни выглядели предательством по отношении к Холли, преуменьшали отчаянность ее положения.
Если она слышала все то, что говорил похититель Митчу (насчет пальцев, которые отрежут по одному, языка, который последует за пальцами), тогда страх не отпускал ее ни на секунду, ужасный, непереносимый страх.
И когда Митч представил себе этот страх, представил себе ее, связанную, в кромешной тьме, беспомощность наконец-то начала перерождаться не просто в злость — в ярость, от которой лицо запылало огнем, глаза защипало, дыхание перехватило.
Вопреки всякой логике, его вдруг охватила дикая зависть по отношению к этим счастливым людям, которые наслаждались вкусной едой и хорошей компанией. Ему хотелось сдергивать их со стульев, превращать их лица в кровавое месиво.