Подполье на передовой
Шрифт:
...Оккупанты, потеряв надежду сбросить в море десант, срывали злобу на мирном населении. По указанию гестапо бандитская организация ВИКДО уже открыто грабила город. Связные доносили Островерхову: на улице Грибоедова какой-то немец устроил охоту на случайно уцелевшую курицу. Подобравшись незаметно к осторожной хохлатке, солдат выстрелил в нее из автомата и, схватив убитую птицу, победно зашагал дальше. Но на звук его выстрела прибежали патрульные и с криком "Партизан! Партизан!" стали бегать по дворам, вытаскивали на улицу жителей и тут же расстреливали. Погибло десять ни в чем не повинных людей: среди них отец и сын
Такую же дикую расправу гитлеровцы учинили и над жителями квартала по улице Московской. Они выволокли старика Олейника на улицу, зверски избили его и заставили рыть себе могилу. Потом расстреляли. Расстрелы, расстрелы. Расстреляли сестер Емельяновых за то, что они приютили пятерых раненых во время десанта. В городском сквере расстреляли группу пленных матросов, захваченных в Южной Озерейке. От рук палачей погибли подпольщики, схваченные в паровозном депо: машинисты Сергей Поляков и Иван Мозговой, маневровый диспетчер Корней Антонепко, - погибли, не выдав товарищей.
В городе начались облавы. Солдаты и жандармы хватали мужчин, подростков и женщин и отправляли на строительство укреплений. Особенно подлой была охота на молодых женщин и девушек. Захваченных в квартирах, на улице или на рынке женщин гитлеровцы заталкивали в автофургоны и свозили к гестапо. Здесь их осматривали представители биржи труда, гестапо и немецкий военный врач.
С равнодушным деловым цинизмом гитлеровцы ощупывали женщин, открывали им рот рукояткой хлыста и осматривали зубы. После такого обследования раздавалась резкая команда: "Цу рехтс!" Или: "Цу линкс!":
Дюжие эсэсовцы хватали жертву и в соответствии с командой тащили влево или вправо. Врач осматривал еще раз группу, кое-кого заменял и наконец брезгливо ронял:
– Гут. Генуг!
Эсэсовцы втискивали женщин теперь уже в разные фургоны, и машины отправлялись, ревом моторов заглушая стоны, крики и проклятия. Вскоре стало известно, что их ожидала ужасная участь. Разведчики подполья установили, что женщин отправляют в специальные лагеря под Крымской и в районе разъезда Горного, которые именовались "лагерями сбыта женщин" и служили поставщиками "товара" в публичные дома для немецких солдат и офицеров. Часть захваченных девушек и женщин оставляли в городе и отвозили в кабаре, располагавшееся в здании бывшего городского Дворца пионеров. Здесь был и солдатский публичный дом.
Подпольщики сообщили Островерхову, что в полиции получен приказ об обязательной регистрации в комендатуре всех людей от 16 до 55 лет и что этот приказ скоро будет развешен по городу.
Надо было искать выход, спасать людей. И Островерхов пошел на рискованный шаг - стал выдавать фиктивные справки о членстве в общине. По уставу, утвержденному немецкими властями, члены общины освобождались от мобилизации на оборонные .работы и от эвакуации в Германию. Но то же самое положение предусматривало, что в общине должно состоять не более шестидесяти человек. Все члены общины получали соответствующие справки на специальных бланках за подписью старосты и секретаря общины, то есть Чеха и Островерхова. Чтобы не беспокоить лишний раз старосту общины и не вступать с ним в объяснения, Степан Григорьевич подделывал подпись Чеха. Он выдал свыше трехсот справок-удостоверений, в пять раз "раздув штаты", утвержденные комендантом города. Все
Надо
спасать
В конце февраля Зина Шаповалова доложила подпольному штабу, что в немецком госпитале лежит раненый советский офицер, которого гитлеровцы захватили в районе Станички и решили перед допросами немного подлечить.
Как же гитлеровцы открыли почти на передовой свой госпиталь? Это неспроста. Зина сказала, что немецкие санитарные машины входят во двор, а передние палаты с выходящими на улицу окнами были заняты больными из гражданского населения. Преследовалась цель: во-первых, показать, что фашисты заботятся о мирном населении, во-вторых, подчеркнуть, что в результате бомбежек русской авиации получают увечья русские же, а немцы лечат их. Вот в одну из этих палат и попал раненый советский офицер. Островерхов поручил Зине подробно разведать, попытаться найти путь к спасению пленного.
– Только смотри, Зина, это не такое простое дело, как может показаться на первый взгляд. Сначала разведай и доложи. Потом вместе подумаем и наметим план.
– Да я осторожно, Степан Григорьевич!
В тот же день Зина испекла кукурузных лепешек, сварила картошки, выпросила у соседки соленых огурцов. Все это завернула в узелок. Повязалась платком так, что из-под него виднелись глаза и нос, и отправилась в госпиталь. Робко потоптавшись у калитки, Зина несмело подошла к крыльцу, на котором расхаживал часовой.
– Хальт!
– остановил ее немец.
– Во-хин?
– Тетя у меня здесь, господин солдат, - торопливо начала Зина.
– Больная тетя, ферштеешь?
– Наин, - отрезал часовой. Но ему было скучно топтаться на своем посту. А девчонка хорошая, хотя и прячет мордашку в рваную дерюгу.
– Кто ти ест?
– Я?
– Зина наивно захлопа- ла ресницами.
– Так я же сказала: вон там моя тетя. Передачу я принесла, - Зина протянула узелок немцу. Часовой выхватил его из рук девушки и, что-то бормоча, стал торопливо ощупывать содержимое.
– Я, я!
– обрадованно кивал головой.
– Карош! Яйки карош!
– Он стал поспешно развязывать узелок, пристроив его на перилах. Выбрал картофелину и откусил, потом захрустел огурцом. Еда, видимо, понравилась. Он быстро чавкал, тупо уставившись на девушку. Зина оглядывала двор и окна лазарета. В одном окне она увидела старуху. Та смотрела на Зину печально, слегка покачивая головой. Зина улыбнулась ей и вдруг, не успев еще продумать, что и как делать дальше, закричала часовому, как глухому:
– Вот моя тетя! Вон, посмотри, меня увидела, в окно выглядывает.
Солдат досадливо сморщился и, не переставая чавкать, пробормотал:
– Штиль, думмкопф!
– Да вон же моя тетя, - не унималась Зина, показывая на окно.
Старуха приветливо улыбнулась и махнула рукой, Немец посмотрел на окно, на Зину, проглотил пищу, коротко буркнул:
– Гут.
Зина быстро вошла в лазарет. Спертый воздух, настоянный на запахе карболки, ударил ей в ноздри. На миг она остановилась, чтобы привыкнуть к нему, сообразить, в какую дверь войти, чтобы попасть к старухе. В палате старуха была не одна, но Зина смело шагнула к ней и обняла ее.