Подполье на передовой
Шрифт:
Последний месяц шеф полиции регулярно через день находил или дома в почтовом ящике, или приклеенные на двери своей квартиры, или в ящике собственного, рабочего стола в полицейском управлении аккуратно отпечатанные на машинке короткие, выразительные листовки, подписанные то Краснодарским крайкомом партии, то Новороссийским горкомом, то командиром партизанского отряда, то начальником штаба какого-то "разведотряда 2-го истребительного в тылу". Последние особенно тревожили шефа, потому что всегда сообщали самые последние новости из городской жизни
– Черт знает что!
– бесновался Кроликов.
– Хоть самого себя сажай в подвал и вели Саркисову допросить. Наваждение какое-то! И ведь как нелепо обрываются ниточки. Третьего дня получил от "пятнадцатого" донесение, что он напал на след какой-то организации, а вчера Райх расстрелял "агента пятнадцать" как партизана. И так всякий раз, как только начинаешь что-нибудь нащупывать. А тут еще с этой чертовой райховской затеей в Мефодиевке, с общиной этой неразбериха. Со старостой не раз беседовал. Человек вроде бы благонадежный. А вот секретарь там... И эта справка... Надо вызвать Островерхова.
Степан Григорьевич лихорадочно перебирал в уме возможные варианты встречи с Кроликовым, прикидывал линию своего поведения в каждом варианте. Но все эти мысленные репетиции распадались перед гвоздевым вопросом: какова причина вызова? Что стало известно полиции о подпольной организации? Шагая в сопровождении двух дюжих полицейских, Островерхов пытался решить этот главный вопрос и, уже подходя к самому полицейскому управлению, решил: вызов к шефу не имеет отношения к подполью. Тут что-то другое. Другое...
Господин Кроликов даже улыбнулся, увидев входящего в кабинет секретаря общины.
– Прошу, прошу, господин Островерхов. Проходите, садитесь. Как же, как же! Наслышан. А мы ведь с вами встречались, до войны. Помните?
Островерхов вежливо улыбнулся, согласно кивнул головой.
– А как же, господин Кроликов? Конечно, помню.
– Вот и прекрасно, и чудненько, - заторопился шеф. Ему не хотелось пускаться в воспоминания.
– Ну, и как вы устроились? Нашли свое место в новой жизни?
– Нашел, - снова улыбнулся Степан Григорьевич.
– Давно готовился. Ждал. Вот и пришел мой час.
– Да-да!
– подхватил шеф.
– Настал наш час. Где в гражданскую-то воевали? На каких фрон- тах?
Островерхов угадал нехитрую дипломатию шефа и, не меняя тона, спокойно рассказал:
– Да пришлось помытариться чуть не по всей Руси-матушке. Сначала на Дону, а потом в Добровольческой армии здесь довелось быть...
– Интересно. Люблю я то героическое время. Воистину сыны России беззаветно сражались за свое поруганное Отечество...
– После гражданской поселился в Гиагинском районе. Был у меня там свой хуторок. Десятин двести земли. Конюшенка была. Коровок держал.
– Ха-ха! Кулак, значит? Да, у большевиков это все по полочкам: бедняк, середняк, кулак. Это у них все по науке. И как же вы дальше-то? Небось, раскулачили?
– Раскулачили.
– Во-во! Это у лих быстро. Ну, а следы у вас остались от тех баталий?
Островерхов вопросительно поднял брови.
– Ну, так сказать, вещественные доказательства? Может быть, и документ какой сохранился?
– А, вот вы о чем... А как же, - Степан Григорьевич достал потертую замусоленную бумажку, осторожно, чтобы не порвать на сгибах, развернул, подал Кроликову.
Тот пробежал ее глазами.
– Да-а. Староста, значит, подписал. Гиагинский. Кажется, гиагинцы сейчас под Гостагаевской остановились. Обстоятельства! Вы меня понимаете? Выравнивание фронта, ну и вытекающие отсюда последствия. Но я думаю, архивы староста захватил. Как вы полагаете, - Кроликов заглянул в справку, - э-э, Степан Григорьевич? Ведь должен сохранить, а?
– Безусловно должен, - убежденно сказал Островерхов, а у самого противно кольнуло сердце, и холодок прошмыгнул по спине.
– Да-да. Вы правы. Ах, как вы правы! Судьбы людские...
Кроликов вдруг смял улыбку, резко поднялся со стула, перегнулся через стол, сунул к самым глазам Островерхова какую-то бумажку.
– А это что? Что за люди? Кто давал? Ты?
Степан Григорьевич удивленно посмотрел на Кроликова, не спеша взял у него бумажку, вслух прочи- тал:
"Справка
Выдана члену общины поселка Мефодиевки гр. Наместниковой Грании Георгиевне в том, что она состоит в общине с членами своей семьи в количестве двух человек и имеет земельный надел на территории железной дороги (в кругу) и обрабатывает членами семьи.
Староста Мефодиевской общины".
– Ну, и что? Все верно, - поднял глаза Островерхов.
– Верно? А это?
– Кроликов швырнул вторую бумажку.
– Читай!
– Читаю, - спокойно ответил Островерхое.
"Справка
Выдана настоящая гражданке Наместниковой Грании в том, что она болеет туберкулезом легких. Работать на тяжелой физической работе не может.
Освобождена с 25/4 по 10/5-43 г.
25/4-43 г. Врач..."
– Опять же все верно. И печать Красного Креста есть. Но я-то здесь при чем?
– Ах, ты при чем?
– Кроликов уже орал.
– Ни при чем? Тогда вот это читай!
Степану Григорьевичу все труднее становилось сохранять спокойствие. Но он опять сдержал себя, прочитал:
"Справка
Дана Наместниковой Ларисе, рождения 1941 года, в том, что она ранена осколком в правую ногу. Требует беспрерывного ухода на дому, так как в больнице мест нет. От всякого передвижения должна быть освобождена.
4/4-43 г. Врач..."
– Что, и тут все правильно? Отвечай! Островерхое встал.