Подснежник
Шрифт:
— Ты в мелочах видишь цель, но мелочи не есть цель, а вместе с тем и цель не есть мелочь. Вот и решай, что для тебя важнее.
— Важнее? Ты, философ.
— И опять отвлекаешься. Переходишь с общего на частное.
— А может, это цель?
— А в чём смысл?
— А если в этом?
— Ален!
— Ален! — голос прозвучал вполне реально.
Ален открыл глаза и увидел перед собою Селестена. Тот сидел у него в ногах и, слегка прищурив глаза, смотрел на мужчину. Лицо его было непроницаемо,
— Я вам не помешал, Ален? — вежливо спросил юноша.
— Я спал? — неуверенно спросил Дьюар.
— А что вы подразумеваете под сном? — уклончиво пожал плечами музыкант.
— Я видел сон, значит, я спал?
— А возможно ли такое: я грезил и видел грёзы?
Дьюар смутился. Сон, если это вообще был сон, продолжался, но приобрёл более материальную, конкретную форму.
— Я, право, уж и сам не знаю. Но это легко проверить! — воскликнул мужчина.
— Как же?
— Если я не спал, значит, я с вами разговаривал, а вы разговаривали со мной. Вы разговаривали?
— А вы?
— Во сне? Или наяву?
— А что для вас сон и явь?
Дьюар тряхнул кудрями:
— Вы меня запутали, Селестен.
— Скорее уж вы меня, — возразил с улыбкой юноша.
— Хорошо. Что для вас свобода?
— Свобода? — Он изогнул бровь, и черты его окрасились непонятной тенью. — Свобода чего?
— Вы считаете, что человек свободен выбирать?
— Скорее это вы утверждаете. С чего вы взяли, что я так считаю? — Труавиль нахмурился. — Ещё одна попытка разгадать меня?
— Вы сами мне это сказали.
— Когда же?
— Во сне.
— Я во сне не разговариваю.
— Я и не видел, как вы спите.
— Ну ещё бы вы это видели!
Разговор, похоже, зашёл в тупик.
— То есть я вот что имел в виду: мне приснился сон, в котором вы мне это сказали.
— Это меняет дело. Присниться может что угодно.
«О да!» — подумал Дьюар, а вслух сказал:
— Но всё-таки, что вы думаете о свободе?
— О свободе вообще или о чём-то конкретном? — уточнил Селестен, наклоняясь на спинку кровати.
— Например, свободны ли люди?
— Я не знаю, Ален. Вы свободны?
— Нет, — с запинкой сказал Дьюар.
— Объясните, — почти потребовал юноша.
— Я болен. Хотите угадаю, что вы сейчас скажете?
— Что же?
— Если я поверю, то я смогу ходить. Хоть по потолку. — Ален повторил фразу из сна и стал ожидать реакции Селестена.
Её не последовало. Труавиль не удивился, а только кивнул:
— Почти угадали.
Сомнения опять нахлынули на мужчину. Он снова усомнился в нереальности своего сна и реальности происходящего. Словно грань между действительностью и вымыслом
— Вот видите, я немного понял вас, — сказал наконец больной.
— Правда? Может быть, может быть… — Труавиль дёрнул плечом. — Проблема-то не в этом, вы же понимаете, Ален. Поверьте на слово: вам не удастся разгадать тех загадок, что не вы загадали.
— Отчего это? — Его тон задел Алена за живое.
— У вас не хватит на это сил, — спокойно ответил юноша, но — как показалось Дьюару — со скрытым интересом.
— Вы считаете меня слабаком? — вспыхнул тот.
Селестен промолчал. Ален тяжело дышал, возмущённый этим. Казалось, взгляд юноши был тяжел и, положенный на грудную клетку, мешал Дьюару вздохнуть полной грудью и наполнить лёгкие воздухом, столь необходимым для поддержания жизни.
«Ну уж нет, чёрт возьми, я тебе докажу!» — почти со злостью подумал он.
Мужчина изо всех сил напряг мускулы, даже в висках заломило, но спинные остались безучастны.
— Что я сейчас делаю, Селестен? — спросил он сквозь зубы.
— Лежите и смотрите на меня.
— Я всеми силами стараюсь пошевелиться, но ничего не выходит!
— Нет, Ален, вы всеми силами стараетесь доказать мне, что это всё бесполезно. Вот что вы делаете, — возразил ему тотчас же юноша. — Я ли не прав?
Дьюар отвернулся. Ему стало досадно, что Труавиль снова отгадал его мысли, а сам он ничего не добился, только выставил себя перед ним дураком.
— Ну, не расстраивайтесь, — ласково сказал Селестен, погладив его по руке.
Ален вздрогнул от этого прикосновения: рука у юноши была как лёд.
— Какие у вас холодные руки, Селестен! — Дьюар сжал его кисть в своих ладонях, точно хотел отогреть.
Юноша не отнял руки, но сказал:
— Мы с вами что-то заговорились. Давайте-ка я вам сделаю массаж!
— Только потом посидите со мной, не уходите сразу.
— Хорошо. Но только несколько минут.
Алену больше и не надо было. Знать, что это наслаждение — видеть его хотя бы ещё на одну минуту дольше — и было для него самым большим счастьем. Вслух об этом мужчина не стал ничего говорить, потому что знал: Труавилю это бы не понравилось, а думать об этом ему ведь никто не запрещал. Только Дьюару отчего-то показалось, что юноша сам обо всём догадывается, поскольку было в его взгляде что-то такое, чего больной понять не мог. А может, ему это только показалось.
Селестен встал возле кровати на колени и какое-то время не двигался; только губы его беззвучно шевелились.
— Это какая-то молитва? — осторожно спросил Ален.
— Как обычно, перед началом любого дела, — с лёгким недоумением ответил Труавиль, — чтобы оно удалось.
«Не слишком-то оно удаётся», — подумалось Дьюару, но вслух он опять-таки ничего не сказал, чтобы не обидеть юношу, который — смешно сказать! — похоже, и вправду верил, что когда-нибудь это завершится успехом, а не провалом.