Подснежник

Марбург Марина

— А весь мир — театр, и люди в нём — актёры?

Труавиль кивнул:

— Возможно. А над всем этим есть режиссёр-постановщик, который дёргает за нити. И люди — всего лишь марионетки с написанной судьбой, которую нельзя изменить. Это только кажется, что сам живёшь, что-то меняешь. Живёшь по сценарию, который был не тобой написан, а кем-то другим, кем-то свыше. И вся жизнь — это только роль, конец у которой определён заранее.

— Комедия или трагедия?

— Всегда только трагедия,

ведь в конце сами знаете что.

— Смерть?

Музыкант кивнул, но тут же поспешил сказать:

— Но давайте не будем о мрачном! В жизни встречается и хорошее.

— В этом я с вами согласен, Селестен. Знаете, до последнего времени мне казалось, что чаще встречается плохое. А сейчас я тут на досуге подумал… не всё так уж и плохо.

— Вы поправляетесь, Ален, вы это знаете? — Труавиль бросил играть.

— Физически?

— Духовно. И я этому безумно рад, — похоже, говорил он это вполне искренно. — Теперь дело за малым.

Дьюар слегка помрачнел:

— Не так уж это просто, Селестен.

— Выше нос! — Юноша сверкнул жемчужинками зубов. — Ален, всё ведь прекрасно. Весна уже пришла. Весною всё должно быть хорошо! Не печальтесь, вы меня убиваете своей меланхолией.

Вообще Алену показалось, что Селестен неестественно весел. Ему подумалось, что, может быть, юноша влюбился в кого-нибудь и был совсем не в театре, как он сказал, а где-нибудь в другом месте — на свидании. Дьюар твёрдо решил это выяснить, пусть даже нарушив данное музыканту обещание не спрашивать его о личной жизни.

— Так вы ходили в театр? — угрюмо переспросил он.

— Я же говорил. — Труавиль снова коснулся клавиш.

— Один? — Ален страшно ревновал и боялся того, что может ответить юноша.

Селестен резко повернулся и пристально, с непонятным выражением лица посмотрел на лежащего:

— Какой странный вопрос! О чём вы, Ален? У вас такой тон… Что вы хотите сказать?

Мужчина, краснея, продолжил:

— Извините, что я снова переступаю черту, но… я хотел спросить. У вас, наверное, есть кто-то… невеста… возлюбленная? Просто интересно… Может, все эти беседы со мной вас отвлекают?

— «Все эти беседы» с вами меня ничуть не отвлекают, — довольно-таки сухо сказал юноша, но тут же в его глазах что-то опять озорно сверкнуло, и он продолжал уже не раздражённо, а несколько лукаво: — Поверьте, мне с вами приятно общаться.

— Но… у вас есть… — начал Ален. — Простите, если…

— То, о чём я вас просил, касается моего прошлого. О настоящем можете спрашивать, не боясь задеть. Есть.

«Это больно», — подумал мужчина, а вслух попросил:

— Расскажите о ней. Вы с ней счастливы?

Труавиль скрестил руки и, глядя куда-то мимо Алена, слегка пожал плечами:

— Рассказать?

Я не знаю, что вам рассказать. Она замечательна, но непредсказуема. Она может быть радужной, может быть печальной, может меняться до неузнаваемости. Каждый раз она другая. Её нельзя понять, нельзя разгадать её тайны. Она может дарить надежду, а может довести до безумия. Как бы то ни было, это часть меня… и то, что я чувствую, когда я…

— Не смейте больше при мне говорить о ней! — Ревность переполнила чашу, и Ален не мог больше сдерживать себя. — Я больше не могу этого слушать! Вы меня каждым словом убиваете! Молчите!

— Ален! — воскликнул поражённый Труавиль. — Что это такое вы говорите?

Дьюар вспыхнул и замолчал. Селестен, пристально глядя на него, сказал:

— В последнее время вы очень странный, Ален. Ведёте себя странно и говорите странные вещи. Вы сами начали этот разговор.

— Я не думал, что мне будет так тяжело… — буркнул Дьюар. — Оставим эту тему. Извините меня.

На губах музыканта появилась улыбка.

— Знаете, что? Похоже, вы меня приревновали.

Ален покраснел ещё больше:

— Нет!

— Похоже, так и есть. Вы слишком ко мне привязались и теперь во всяком, с кем я общаюсь, готовы видеть «соперника», — продолжал Селестен, всё улыбаясь.

«Соперника? О да!» — подумал Ален.

— И похоже, что вам теперь не по себе от моих слов, да? В таком случае я хочу вам кое-что сказать. — Музыкант немного помолчал и продолжил: — Вообще-то я говорил о музыке. А вы поняли всё буквально и соответственно прореагировали. Я вам скажу вот что: ни соперников ни соперниц у вас нет.

Вздох облегчения вырвался из губ Алена. Такого облегчения и такой радости он давно не испытывал.

Юноша опять отвернулся и вновь взялся за полонез. Губы его слегка подрагивали.

— Наши разговоры становятся всё странней и странней, Ален, вам не кажется? Но я вас понимаю. Я сейчас для вас единственная отдушина. И вам страшно от того, что это может вдруг прерваться. Но я уже вам говорил: не беспокойтесь, пока я вам буду нужен — я останусь здесь, с вами. В этом можете не сомневаться.

Дьюар совершенно успокоился: «Как я мог про него плохо подумать?» — мужчине даже стало стыдно.

— Я ужасно себя вёл, — сказал он наконец. — Я не имел никакого права так себя вести и говорить так.

— Оставим это, — предложил музыкант. — Поговорим о другом.

— О чём?

— О чём вам будет угодно.

— О театре?

— Хорошо. Тем более что мы уже начали эту тему.

— Вы говорили, Селестен, что там идёт «Гамлет»?

Труавиль наклонил голову.

— Вы как думаете, — спросил Ален, — в чём там смысл?