Подвиг
Шрифт:
— О, нтъ… Напротивъ, — вдругъ, точно очнувшись, съ оживленiемъ, сказалъ старикъ. — Тамъ, на далекомъ свер, народъ всталъ за правду… За вру, царя и отечество… Тамъ за эти полгода создана Имперская армiя. Ей все покоряется… И, если не помогугь ваши соотечественники?… Простите, что я такъ говорю, мистрисъ Холливель…
— Говорите… Что же длать? Вы правы… Я понимаю… Нтъ… Они теперь не помогутъ… Имъ не до того теперь… Такъ что же, если не помогутъ?
— Наши побдятъ…
— Правда, что эту армiю ведетъ?…
— Ващъ отецъ, мистрисъ Холливель, ротмистръ Ранцевъ. Рядовому Русскому офицеру Господь далъ быть поборникомъ правды и спасителемъ Россiи.
— А какъ же — «les coccinelles»?… Я не умю, какъ это будетъ по русски…
— Божiя коровки.
— Да, эти маленькiе, срые люди?… Они?… Не мшали?…
— Напротивъ… Они много помогали
— А капитанъ Немо?…
— Онъ, какъ и хотлъ… Онъ былъ Русскiй артиллерiйскiй офицеръ. Онъ былъ скроменъ. Онъ все сдлалъ, все создалъ, отдалъ на дло все свое состоянiе и… ушелъ…
— Такъ, значитъ, острова Галапагосъ?
— Ихъ не было…
— Да, въ самомъ дл… Но «огонь поядающiй» — такъ вы мн нсколько разъ разсказывали о немъ. Онъ попалилъ не только виноватыхъ, но и правыхъ.
— Не знаю, поймете ли вы меня, мадамъ?… По русски такъ говорится: — «гд лсъ рубятъ — щепки летятъ»… На войн, знаете, не безъ урона…
— О, я хорошо по Русски понимаю… Лучше, чмъ говорю… Во мн Русская кровь…
— Я знаю… Я васъ вдь вотъ такой маленькой видалъ. Вамъ не было тогда и двухъ лтъ.
— Да… Я знаю… Вы мн говорили… Прощайте, генералъ… Я не знаю, какъ мн васъ благодаритъ за вашъ разсказъ…
— Никакъ… Я былъ радъ подлиться съ вами тмъ, что я зналъ, что еще такъ недавно было величайшей тайной, секретомъ, и что теперь стало достоянiемъ газетъ и… толпы…
Они встали… Женщина горячо пожала руку старику и пошла широкими, быстрыми шагами къ громадному отелю, гд едва начиналась утренняя жизнь. Сонные лакеи въ жилетахъ и синихъ фартукахъ подметали высокую, нарядную прихожую.
Старикъ пошелъ вдоль набережной. Ему въ сущности некуда было идти. Его поздъ отходилъ въ девять часовъ. Было едва семь. Зимнее солнце еще не вставало.
Было тепло, какъ лтомъ. Съ океана, должно быть, изъ тхъ далекихъ южныхъ странъ, о которыхъ разсказывалъ старикъ, шло нжное ласкающее дыханiе жаркихъ острововъ…
Все это было, какъ сонъ…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
«LESCOCCINELLES»
…"Рисовать, сказалъ я выше, трудно и, по моему, просто нельзя, съ жизни, еще не сложившейся, гд формы ея не устоялись, лица не наслоились въ типы. Никто не знаетъ, въ какiя формы дятельности и жизни отольются молодыя силы юныхъ поколнiй, такъ какъ сама новая жизнь окончательно не выработала новыхъ окрпшихъ направленiй и формъ. Можно въ общихъ чертахъ намекать на идею, на будущiй характеръ новыхъ людей»… «Но писать самый процессъ броженiя нельзя: въ немъ личности видоизмняются почти каждый день — и будутъ неуловимы для пера»…
I
Если бы человческiя страсти и чувства, симпатiи и антипатiи, любовь и ненависть были подобны взрывчатымъ веществамъ, или положительному и отрицательному электричеству — маленькiй домикъ, стоявшiй на rue de la Gare должно было бы взорвать и разнести на мелкiя части. Такъ кипли въ немъ скрытыя и сдерживаемыя чувства.
Это былъ совсмъ маленькiй домикъ, какiе не рдкость подъ Парижемъ, въ его предмстьяхъ. И мстечко, гд онъ стоялъ тоже было маленькое и незначительное, какъ то незамтно сливавшееся съ другимъ, уже значительнымъ и богатымъ городкомъ, имвшимъ даже за собою какое то историческое прошлое. Подобно Медону оно было заселено Русскими бженцами. Да оно и походило на Медонъ. Въ немъ, какъ впрочемъ и во всякомъ французскомъ мстечк, были avenue du Marechal Joffre, rue de la Gare, place du Marche, все, какъ полагается во всякомъ мстечк, имющемъ претензiи стать въ будущемъ городомъ. Въ немъ были и дв Русскiя церкви: — Соборная и Евлогiанская. Были и свои Русскiя знаменитости: — музыкальный критикъ изъ большой Парижской эмигрантской газеты, отставная артистка Императорскихъ театровъ, бывшiй прокуроръ Судебной палаты и шесть настоящихъ «царскихъ» генераловъ. Былъ въ немъ еще какой то казачiй квартетъ и два церковныхъ хора. Все это создавало Русскую, «нашу» жизнь мстечка и въ той или иной степени влiяло и на развитiе страстей въ маленькомъ домик на rue de la Gare.
Въ этомъ домик, если считать правильно, былъ одинъ этажъ и одна квартира. Но въ немъ считалось три этажа и три
Наконецъ, нижнюю квартиру, въ полуподвал, занимала сапожная мастерская казака Агафошкина. Ее держалъ шестидесяти пяти лтнiй крпкiй старикъ Нифонтъ Ивановичъ, съ внукомъ Фирсомъ, сожительствовавшимъ съ какою то полькою.
Къ этому пестрому и различному населенiю, напоминавшему совтскiя, уплотненныя квартиры, слдуетъ еще прибавить полковникову собаку Топси, коричневаго породистаго добермана, съ рыжеватыми подпалинами и умными глазами, сiявшими изъ черныхъ вкъ, какъ два блестящихъ желтыхъ топаза.
II
Шесть часовъ утра. Сырой и срый, мглистый, дождливый октябрьскiй день никакъ не можетъ народиться. Если выдти черезъ рыночную площадь, гд почта и мэрiя, и спуститься по широкой каштановой алле къ берегу Сены, откуда открывается прекрасный видъ на Парижъ, то ни Сены, ни Парижа не увидишь. Все покрыто густой, непрозрачной мглою, клубится черными дымами и тучами, и мороситъ, мороситъ, мороситъ безъ конца надодливый Парижскiй дождь.
Въ верхней комнатушк, въ «гробу», надодливо, заливисто, протяжно и нудно залился будильничный звонъ. Онъ точно какимъ то острымъ, ядовитымъ лезвiемъ прорзалъ домикъ и, казалось, съ тою же одинаковою, тоску наводящею силою, съ тою же кажущеюся безконечностью и непрерывностью раздался по всмъ этажамъ, сталъ слышенъ и у сосдей, въ другихъ такихъ же домикахъ — виллахъ.
Мишель Строговъ, спавшiй на широкой постели, занимавшей почти всю его комнату, сдернулъ съ себя старое суконное одяло, и еще мутными глазами осмотрлъ облзлыя, ничмъ неукрашенныя стны. Онъ не остановилъ звона будильника, хотя и зналъ, что этотъ звонъ будитъ раньше времени его родителей и бабушку. «Вотъ еще! Чего ихъ нжить — буржуевъ» — всякiй разъ утромъ думалъ онъ, вспоминая мольбы матери и выговоры отца.
Мишель поднялся съ постели и, скинувъ рубашку, голый подошелъ къ окну. За окномъ, доходившимъ до полу, былъ крошечный балкончикъ. Онъ былъ такой маленькiй, что выйти на него было нельзя, и устроенъ онъ былъ по прихоти архитектора, а, можетъ быть, для боле яркой рекламы домику: — «квартира съ балкономъ». Мишель открылъ дверь. Посередин двери былъ подвшенъ довольно большой мшокъ съ пескомъ. Онъ долженъ былъ, по мысли Мишеля, изображать вооруженную боксерской перчаткой руку противника. Мишель толкалъ мшокъ, онъ отлеталъ въ сторону и съ силою стремился обратно на Мишеля и тотъ, увертываясь отъ него, толкалъ его снова. Узко поставленные глаза Мишеля сверкали, злобная улыбка кривила худыя плоскiя щеки, тонкiя губы сжимались и становились еще тоньше. Все его тло изгибалось, выпрямлялось, онъ то отскакивалъ отъ мшка, то наступалъ, нанося ударъ за ударомъ. Онъ походилъ въ эти минуты на дикаря, танцующаго воинственный танецъ. Онъ топалъ съ силою босыми ногами, нисколько не безпокоясь, что подъ нимъ спала его бабушка. Онъ былъ занятъ «дломъ», интересовавшимъ его боле всего. У него была одна, все поглощавшая страсть — стать знаменитымъ боксеромъ, такимъ, какъ Карпантье, побдить всхъ, стать чемпiономъ «легкаго вса», заработать миллiоны, видть поклоненiе толпы, и тогда… дальше его голова отказывалась думать. He хватало воображенiя. Дальше въ мечтахъ была своя машина «Люксъ», какая нибудь Эспано-Сьюза, а еще лучше гоночная машина съ необычайной силы моторомъ, и установленiе мiровыхъ рекордовъ. Хорошо было бы еще и летать. Но летать непремнно такъ, какъ еще никто не леталъ. Напримръ долетть до луны, или до какой нибудь тамъ звзды. А для этого было нужно быть сильнымъ, ловкимъ и здоровымъ. Для этого «физ-культура», для этого утренняя гимнастика и боксъ по своей собственной систем.