Подвиг
Шрифт:
— Все отъ Бога, мамочка, — стараясь говорить кротко, говорила ей вслдъ Ольга Сергевна.
— Это какъ «винтики».. Куда, въ какую сторону повернутся. На тебя или на меня… А вотъ откроютъ ихъ, и умирать не придется. Сколько пожелаетъ человкъ, столько и проживетъ.
Противны и жутки были такiя рчи въ устахъ человка, уже стоявшаго одною ногою въ гробу.
V
Пронзительный звонокъ будильника въ комнат Мишеля Строгова пробуждалъ и Неонилу Львовну. Она, кряхтя и охая, поднималась съ широкаго ложа и, шлепая туфлями, шла къ столу разжигать керосиновый примусъ. Она готовила на всю семью утреннiй кофе.
Только полковникъ Георгiй Димитрiевичъ Нордековъ продолжалъ спать крпкимъ сномъ не знающаго заботъ человка. Онъ уврялъ, что никакой
Полковникъ Георгiй Димитрiевичъ былъ человкъ военный. Точно съ того дня, какъ затянули его въ кадетскiй мундирчикъ, онъ выковался въ подлиннаго солдата и ничто не могло поколебать или измнить его солдатской души. Какъ раньше онъ твердо врилъ въ правоту отступленiй «по стратегическимъ соображенiямъ», не сомнвался въ томъ, что они побдили бы, если бы не проклятая революцiя, такъ и потомъ, «смнивши вхи», снявъ лозунги: — «за вру, царя и отечество» и замнивъ ихъ сначала: — «за учредительное собранiе», потомъ: — «за единую, великую, недлимую Россiю» и, наконецъ: — «за нацiональную Россiю» онъ ни на минуту не сомнвался въ правот своего дла и въ правильности работы «вождей».
Крпкiй, пятидесятилтнiй сангвиникъ, въ мру пополнвшiй, съ красивымъ, холенымъ, всегда чисто выбритымъ, розовымъ лицомъ, съ густыми волосами, причесанными на проборъ, онъ былъ ловокъ и строенъ безъ всякой гимнастики. Членъ многихъ офицерскихъ объединенiй, предсдатель своего полкового объединенiя, неутомимый поститель всхъ обдовъ, банкетовъ, чашекъ чая, лекцiй, внимательный и восторженный слушатель рчей на нихъ произносимыхъ — онъ съ дтскою пррстотою врилъ во все, что тамъ говорилось.
Жидовская тракспортная контора, гд онъ служилъ, возка ящиковъ съ таможни и на таможню, проврка коносаментовъ и накладныхъ, ловкое сованiе франковыхъ монетъ въ руку всовщикамъ — это все было временное. Это не была жизнь. Просто дурной сонъ. Жизнь начиналась тогда, когда они собирались въ задней комнат третьеразряднаго французскаго ресторана, гд для этого случая развшивали по стн Русскiй флагъ, портреты «вождей» и полковые флюгера, когда человкъ семьдесятъ пожилыхъ людей въ скромныхъ черныхъ пиджакахъ по команд старшаго «господа офицеры» прекращали разговоръ и куренiе и вытягивались у своихъ стульевъ, и входилъ генералъ въ такомъ же пиджак, какъ и они. Тогда начинались воспоминанiя, рчи, старые анекдоты старыхъ временъ. И точно хорошее вино, чмъ старе становились они, тмъ крпче чувствовались. На этихъ обдахъ всегда была бодрость вры въ завтрашнiй день — и… въ конечную побду. На нихъ говорили о Россiи. Они еще не смли пть Русскiй гимнъ. Одинаково воспитанные и равно пришибленные судьбою они были разныхъ убжденiй и считали неделикатнымъ что нибудь навязывать другому. Пли полковыя псни, псни войны и съ блестящими отъ выступившихъ слезъ глазами слушали рчи ораторовъ. Это и была настоящая жизнь. Все остальное былъ дурной кошмарный сонъ.
Вчера въ день ихъ училищнаго праздкика ихъ собралось сто двадцать человкъ. Маленькiй крпкiй, бритый генералъ (онъ былъ среди нихъ старшимъ и по выпуску и положенiемъ) отчетливо, чеканя слова говорилъ съ большимъ подъемомъ страстную рчь. Цлительнымъ бальзамомъ въ израненныя души вливались его слова.
Гд то на верху сейчасъ звенлъ будильникъ и надъ головою и такъ, что гнулись доски потолка, топалъ босыми ногами его сынъ — Мишель Строговъ — а полковникъ, проснувшiйся раньше обыкновеннаго ничего этого не слышалъ и не замчалъ. Онъ снова и снова переживалъ эту бодрящую, освжающую душу рчь ихъ руководителя.
— Мы, господа, — повторялъ про себя полковникъ такъ запомнившiяся ему чудныя слова, — не покинули театра военныхъ дйствiй. Кругомъ царитъ миръ… Да это правда, но это кажущiйся только миръ. Война съ большевиками, война за Россiю продолжается…
Это было главное. Это было самое утшительное. И какъ это, очаровательно что ли? выходило что вотъ онъ, полковникъ Нордековъ, лежитъ себ спокойно на Вилл «Les Coccinelles», потомъ подетъ въ свою транспортную контору, а война все таки продолжается. Нордековъ зналъ, что такое война. Ему приходилось на войн по одиннадцати сутокъ быть
— Война не прекращалась ни на минуту, и она не можетъ прекратиться. И т, кто объ этомъ, быть можетъ, по малодушiю своему забывали — пусть почувствуютъ напоминанiе этого въ похищенiи Кутепова… Это прорывъ нашего фронта. Военныя дйствiя продолжаются… Они требуютъ единоначалiя… Я поднимаю высоко бокалъ за нашего предсдателя… Ваше превосходительство, дерзайте!.. Требуйте отъ насъ безпрекословнаго подчиненiя и знайте, что мы исполнимъ свято всякое ваше приказанiе…
Тогда, вчера, казалось, что они встанутъ посл этого и вс вмст пойдутъ на rue de Grenelle мстить за генерала Кутепова… Война продолжается… Фронтъ прорванъ… Онъ долженъ быть возстановленъ…
Они никуда не пошли…
Но, когда тихонько, на носкахъ, боясь воркотни жены, во второмъ часу ночи, крался полковникъ къ себ на rue de la Gare и осторожно вставлялъ ключъ въ замочную скважину — бурно колотилось его сердце…
«Военныя дйствiя» продолжались гд то, помимо него…
Онъ спалъ безпокойнымъ, прерывчатымъ сномъ.
Просыпался и думалъ: — «а вдь и точно: — какое то движенiе, сдвигъ какой то есть… Возможно, что французы?… Они, кажется, уже поняли… Да, конечно, мшаетъ Брiанъ… Но не вчно онъ будетъ сидть министромъ… Работа Коти… «L'Ami du Peuple» подготовляетъ общественное мннiе… Во Францiи пресса это все… Сербiя плац-д-армомъ… Тамъ русскiя формированiя… Что же, пожалуй?… дивизiя?…»
У полковника въ рыночномъ письменномъ стол, въ лвомъ ящик и подъ ключомъ лежала большая тетрадка, то, что въ старину называли «брульономъ» (теперь и слова этого не знаютъ). Въ немъ бисернымъ, аккуратнымъ почеркомъ онъ заносилъ:
«Обученiе звена и взвода въ двухъ недльный срокъ». «Обученiе роты въ три недли». «Пять тактическихъ ученiй батальона». «Тактическая задача для трехъ батальоннаго полка». «Пулеметныя отдленiя въ строю роты». «Служба связи батальона, полка и дивизiи» — все плоды долгихъ и серьезныхъ размышленiй, боевого опыта великой и гражданской войнъ.
Все это пригодится въ тотъ часъ, когда… Онъ этого часа ждалъ и врилъ, что этотъ часъ придетъ…
И вдругъ ноги холодли. Отъ нихъ бжалъ ледяной токъ къ голов. Мысль стыла.
«Нтъ, никогда иностранцы не помогутъ. А впрочемъ для чего въ самомъ дл намъ иностранцы?…». На послдней лекцiи, гд былъ полковникъ, лекторъ представилъ аудиторiи какого то краснаго летчика, перелетвшаго изъ С.С.С.Р. для спасенiя своей заблудившейся въ «право-лвацкихъ» уклонахъ души. И тотъ летчикъ съ развязной самоувренностью разсказывалъ, что красная армiя — армiя нацiональная, любящая Россiю и что будетъ день, когда она прогонитъ отъ себя коммунистовъ и сольется съ «блой армiей» и тогда вс старые Русскiе офицеры найдутъ въ ней мсто и работу.
Тогда его брульонъ, его знанiя, его боевой опытъ пригодятся. Онъ перебиралъ въ памяти фамилiи своихъ товарищей по академiи, оставшихся по ту сторону и служившихъ большевикамъ. Какъ то встртится онъ съ ними? Подастъ имъ руку? Найдетъ общiй языкъ для разговора? Какъ подойдетъ онъ къ строю вчерашнихъ красноармейцевъ и что скажетъ имъ? И что это будетъ за строй?… Дивизiя?… Полкъ?… Хотя бы батальонъ!..
Эти мысли прогоняли сонъ… Но отнять эти мысли, — и не будетъ смысла жить… Что тогда останется?…