Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа (полная серия)
Шрифт:
Сказав эти последние слова, графиня Артова подала знак; перила, разделявшие обе кельи, упали, и все три палача схватили Рокамболя, который стал кричать и отбиваться. Но его схватили сильными руками за горло, между тем как другие руки держали его неподвижным, вытянув ноги над наковальней. Тогда один из палачей взял с огня кольцо и, положив его в воду, заковал в него, пока оно еще дымилось, ногу нового каторжника.
– Рокамболь, – проговорила тогда Баккара, – из-за вас был в каторге настоящий маркиз де Шамери, – справедливость требует, чтобы вы заняли его место, между тем как он займет в свете то, которое вы украли у него…
– О! – проговорил осужденный. – Я буду жаловаться правосудию, я прибегну к законному правосудию… Я буду кричать,
– Вы ошибаетесь, – проговорила Баккара, – приговор над вами совершен законным порядком и был подписан в высшей инстанции. Разница вся в том, что он приведен в исполнение не публично. Это потому, что не хотели нанести бесчестие двум благородным семействам. Да и еще необходимо, чтобы на галерах находился человек, выдающий себя за маркиза де Шамери. Вы поняли меня теперь?
– Нет, – закричал Рокамболь, – настоящий маркиз не похож на меня настолько, чтоб его каторжные товарищи могли меня принять за него.
– Позвольте, я докончу…
– О, я не слушаю, сам сатана…
– Выслушайте, Рокамболь, – проговорила медленно Баккара, – случается, что каторжники, стараясь возвратиться на свободу и изгладить навсегда следы прошедшего, обезображивают себя…
Тут Рокамболь, поняв все, страшно вскрикнул, но палач схватил его опять за горло и сильно сдавил его; потом в то время, как его держали неподвижно, палач вылил в чашку жидкость, помочил в ней тряпку и приложил к лицу Рокамболя… Он стал биться от страшной боли, стараясь высвободить себя, и кричал…
Все это произошло скоро.
Тряпку приложили так, что она закрывала только нижнюю часть лица, потом, когда ее сняли, услужливый Цампа поднес зеркало к его глазам, оставленным неповрежденными. Рокамболь испустил крик…
Его обезобразили купоросным маслом, и его лицо сделалось ужасно.
В это самое время раздался звук колоколов в часовне старого замка де Салландрера, и настоящий маркиз де Шамери сошел с лестницы старинной церкви, держа под руку свою молодую жену, девицу Концепчьону де Салландрера.
Через пять дней после этого виконт Фабьен д'Асмолль находился в комнате своей молодой супруги, прекрасной Бланш де Шамери, которую Рокамболь так долго называл своей сестрой.
Бланш лежала еще в постели. Муж ее сидел в большом кресле и, держа ее ручку, говорил:
– Милая Бланш, ты, право, помешалась на твоих воображаемых опасениях.
– Ах, – проговорила виконтесса, – вот уже скоро три недели, милый мой, как наш дорогой Фридерик уехал от нас…
– Ну, что же?
– И с тех пор о нем ничего не слышно.
– Это все, моя милая, оттого, что он занят своей свадьбой.
– До такой степени, что он нас забыл? Ах, Фабьен, Фабьен! – произнесла Бланш с упреком.
– Милая Бланш, – сказал виконт, улыбаясь, – не забыла ли ты нашу свадьбу?
– Неблагодарный, он еще спрашивает!..
– Ну как же ты думаешь, было ли мне какое-нибудь дело до всех остальных, когда мы были близки к нашему счастью?
– Ты не имел сестры.
– А если бы и была, я, может быть, забыл о ней на время.
Фабьен поцеловал маленькую ручку своей супруги и посмотрел на нее с любовью.
Вошла служанка и подала письмо, штемпель которого обрадовал виконтессу.
– Письмо от Альберта, – проговорила она. Взяв письмо, она распечатала его.
– Боже мой! – сказала Бланш. – Это не его почерк.
– Нет, но это почерк Концепчьоны, – сказал д'Асмолль.
Он взял письмо из рук Бланш и начал читать вслух:
«Дорогая моя сестра Бланш!
В то время, как я пишу вам, он тут, возле меня».
Виконт остановился и посмотрел на свою жену.
– Ах! – прошептала она. – Ты был прав, я была помешана.
Виконт опять начал читать.
«Он тут, подле меня, и мы в Мадриде.
Милая моя Бланш! Сколько новостей мне нужно сообщить тебе! Право, не знаю, с чего начать. Но прежде всего скажу: он – мой муж, и я люблю его. Уже два дня, как мы обвенчаны. Нас венчал мой дядя, архиепископ гренадский, в часовне замка де Салландрера в присутствии матери моей и слуг наших.
У дверей часовни ждала нас дорожная карета. В этой карете сидел адъютант ее Величества. Я уехала с ним и с мамашею в Мадрид, куда мы приехали вчера вечером.
Я сама представила Альберта королеве.
Королева встретила его следующими словами:
«Господин герцог де Шамери-Салландрера! Я подписала ваш патент сегодня утром на титулы и грандство покойного герцога де Салландрера, моего любимого подданного, о смерти которого я ужасно сожалею».
Альберт поклонился. Королева продолжала: «Господин герцог! Я хотела вам дать дипломатическую должность в Бразилии, но мне сказали, что климат Бразилии ужасно вреден, а я не хочу подвергать вашу молодую супругу его жестокостям и потому назначаю вас в Китай. Проститесь с Европою по крайней мере на три или четыре года. Я, может быть, требую от вас большой жертвы, но любовь вашей супруги наградит вас за все. Я в этом уверена».
Сказав это, королева дала поцеловать Альберту ее руку.
О, милая Бланш! Сколько мне удовольствия доставляет писать ваше имя.
Потом ее Величество удостоила нас приглашением к ужину.
Ах, дорогая Бланш! Мое счастье было бы безгранично, если бы его не потревожила горькая мысль, что три тяжелых года пройдут прежде, нежели мы увидимся. Но что ж делать!
Наш дорогой Альберт теперь – герцог, он начинает свое поприще с того, чем другие оканчивают, он назначен посланником. Вы понимаете, что нельзя было отказаться.
Мы уезжаем через два дня.
Мать моя останется в Испании, она возвратится в Париж зимой, и вы будете разговаривать с нею о нас так же, как и мы с Альбертом будем говорить о вас каждый день, каждый час, несмотря на то, что мы будем разделены морями.
Вы знаете, дорогая Бланш, что сердце сокращает расстояние!
Несмотря на запрещение доктора, Альберт хочет писать к вам. Не пугайтесь от слова «доктор», я объясню вам сейчас, что это значит. Вчера мой ветреник муж – это название восхищает меня, – итак, Альберт прислонил руку к окну кареты, в это время карета накренилась и он разбил рукой стекло. При этом он обрезал два пальца на правой руке. Доктор сказал, что рана заживет через восемь-десять дней, но теперь ему запрещено шевелить рукой.
Однако он непременно хочет писать вам.
Я позволила ему писать левой рукой.
Прощайте, дорогая Бланш, прощайте, моя милая сестра, или, вернее сказать, до свидания, потому что я надеюсь возвратиться в наш милый Париж не позже как через три года.
Поцелуйте за меня Фабьена и любите меня.
Ваша Концепчьона».
Муж Концепчьоны написал в этом письме левой рукой три строки.
Настоящий маркиз де Шамери не имел каллиграфического таланта мнимого де Шамери, а так как ему нужно было написать почерком Рокамболя для того, чтоб казаться Бланш тем лицом, чье продолжительное отсутствие она будет оплакивать, Концепчьона и придумала невинную сказку о стекле и руке.
Бланш читала и перечитывала эти строки, которых нельзя было разобрать, наконец, она заплакала.
– Три года! – произнесла она.
– Дитя мое, – сказал Фабьен, целуя ее в лоб, – на свете нет ничего вечного. Почем знать? Может быть, через месяцев шесть брат твой будет сидеть здесь, где сижу теперь я.
Несколько часов спустя Фабьен отправился из отеля улицы Вернэль в клуб.
Было пять часов, и игорная зала была заполнена многочисленным обществом.
Во время игры – это произошло за несколько минут до прихода виконта д'Асмолля, – двое молодых людей сидели за столом невдалеке от игроков и читали газеты.
Один из них был Октав, который несколько месяцев тому назад играл такую жалкую роль.
Вдруг молодой Октав вздрогнул и воскликнул:
– О-го! Господа, вот интересная новость.