Поджигатели (Книга 2)
Шрифт:
– Счастье маменькиного сынка, что Кольбе пьян, - сказал Бельц.
– В Испании ротмистр поневоле научился стрелять. Плохо пришлось бы юнцу!
Лейтенант проверил электрический фонарик, врученный ему смотрителем тира.
– Вам выбирать оружие, мой дорогой храбрец, - насмешливо проговорил ротмистр.
– Хотите пулемет?
– Я бы на вашем месте, Кольбе, ограничился револьверами, - сказал Бельц.
Лейтенант пошел к мишеням. Ротмистр осмотрел парабеллум.
Когда юнец дошел до мишеней, тир погрузился в темноту.
Бельц прошептал Эгону на ухо:
–
– Я тебя не понимаю...
– Задача ротмистра - подстрелить того; потом они переменятся местами.
– И ты не прекратишь это безобразие.
– Мужественные забавы поощряются уставом ордена!
Лейтенант включил фонарик на едва уловимое мгновение. Ротмистр рассмеялся и не выстрелил.
Эгон никогда не думал, что время может тянуться пак томительно долго. Три минуты, наверное, уже подходят к концу, - они и без того тянутся безмерно долго.
– Почему не зажигают свет?
Но вместо света темноту прорезал удар гонга и прозвучал хриплый голос Грау:
– Минута!
"Только минута? Этого не может быть?" - подумал Эгон.
В следующий миг он вздрогнул и вцепился в барьер: у мишени мелькнула короткая вспышка. Грянул выстрел ротмистра. Послышался стон. Свет фонарика вспыхнул и больше не угасал. Ротмистр выпускал по нему пулю за пулей. Две три... четыре... Ротмистр сошел с ума! Он же стреляет по лежащему на земле человеку. Повидимому, лейтенант, падая, включил фонарь. Он ранен, может быть, убит! Капитан Грау завопил:
– Свет! Дайте же свет!
Грохнул последний выстрел ротмистра, разбивший фонарик.
В тире вспыхнуло электричество. Ротмистр стоял, прислонившись к барьеру. Глядя в сторону мишеней потускневшими, теперь уже откровенно пьяными глазами, он бессмысленно улыбался. А в дальнем конце тира стоял лейтенант, уткнув лицо в угол, и, охватив голову руками, истерически рыдал. Отброшенный им фонарик лежал в другом углу.
17
– Госпожа генеральша фон Шверер просила уведомить ее, как только вы прядете, - сказал портье Эгоиу, когда тот вернулся в гостиницу.
Эгон вызвал мать по телефону. Он слышал, как она всхлипывала у аппарата, умоляя его приехать.
Мать встретила Эгона слезами. Из ее сбивчивых слов он не сразу понял, что речь идет о проступке горничной Анни. Фрау Эмма недолюбливала красивую, умную девушку. Ее присутствие в доме она считала угрозой нравственности Эрни. Эгон с неприязненным чувством смотрел на растерянные глаза матери, на ее лицо, густо покрытое слоем пудры, в котором слезы промыли темные дорожки.
– Подождите, мама, - прервал он ее.
– В чем дело? В чем вы обвиняете Анни?
– В спальню никто, кроме своих, не входил... а пропали мои драгоценности.
Эгона словно ударили. Он даже прикрыл глаза.
– Вещи были в шкатулке? Она стояла на туалете?
– Да, да... Откуда ты знаешь?
– Когда пропала первая вещь?
– Я очень хорошо помню, вот в тот день, когда ты вернулся из Австрии.
– Кто вам сказал, что
– Эрни.
– Он сам сказал это?
Голос Эгона стал хриплым.
Фрау Эмма, принимая его гнев и волнение за возмущение преступницей, поспешно добавила:
– Он привез знакомого следователя гестапо, и тот подтвердил, что Анни воровка.
– По-вашему, гестапо занимается такими делами, как кража брошек?
– Но ведь это случилось у нас в доме, Эгги?
– Я хочу поговорить с Анни.
– Ее увезли...
– Вы позволили увезти ее в гестапо?!
– в ужасе воскликнул Эгон.
– Так распорядился Эрни.
– Ваш Эрни - негодяй!
Фрау Эмма в ужасе отшатнулась:
– Как ты можешь!
– Где отец? Я хочу с ним поговорить...
Генерал обнял сына. Этого не случалось уже много лет. Эгону бросилась в глаза усталость, сквозившая в каждой черте лица старика. Эгон не решился сразу сказать о своих подозрениях. Генерал тоже не заговаривал о краже. Он прежде всего сказал, что слышал от Бурхарда хороший отзыв о новой машине Эгона и искренно порадовался успеху сына. Он подвел Эгона к карте и стал объяснять, какую большую роль в развитии будущей кампании могут сыграть операции в скандинавских фиордах и в финских шхерах. Вопросом жизни для Германии будет свобода мореплавания - снабжение шведской рудой, финляндским лесом, продовольствием из балтийских стран. В свою очередь, Германии будет очень важно держать под контролем все иностранное мореплавание в Балтике и в северных водах. Особенно мореплавание враждебной стороны - русских...
– То, что ты сам не будешь летать на боевой машине, с лихвой окупится военной ценностью твоих конструкций. Ты будешь больше любого из летчиков содействовать нашей победе, Эгги! А Германия не забывает тех, кто способствует ее величию.
– Как я был бы рад, отец, - задумчиво сказал Эгон, - если бы речь действительно шла о величие и счастье германского народа, а не об интересах кучки авантюристов!
Генерал испуганно оглянулся:
– Тсс... Ты с ума сошел! Кто вбил тебе в голову эти глупости?
– Неужели ты думаешь, что подобные вещи можно "вбить в голову"?
– Эгон усмехнулся.
– Ты хочешь, чтобы я ослеп и оглох, а я не могу жить чужим умом, не умею! Я привык размышлять!
– И я вижу, в своем деле размышляешь неплохо! Хочешь ты или нет, но там, где доходит до настоящего дела, ты на нашей стороне. Твои машины - наше оружие!
Генерал умолк и мелкими шажками пробежался по кабинету. Он обдумывал, как половчее подойти к тому, чтобы убедить сына перейти на работу к Винеру, которому предстояли большие дела в Чехословакии. Командованию было очень важно содействовать успеху опытов фирмы Винера. Нужно было дать этому предприимчивому субъекту надежного и талантливого конструктора. Вдвоем они могли бы обеспечить Германии новое оружие, которого не имела еще ни одна армия мира, - нечто среднее между управляемым на расстоянии ракетным самолетом и летающей торпедой. Всю телемеханическую часть обеспечивал Винер, аэродинамика должна была лечь на плечи Эгона.