Поединок крысы с мечтой
Шрифт:
Справедливости ради заметим, что капиталистическо-фашистская идиллия автором описана на редкость занудно, как это всегда и бывает в утопиях (антиутопии, как правило, поживее). Внедрив в свою квазиреальность героя-«простодушного» и отдав собственно сюжету лишь незначительную часть книжной площади, автор с гордостью демиурга демонстрирует своему Ване достопримечательности счастливо побежденной России: помимо пива и колбасы (Bier und Wurst), присутствуют и атрибуты сегодняшнего дня – газета «Куранты», «Спартак» и Пикуль. Каждому благу уделяется абзац-другой, так что общая картина России-которую-мы-обрели похожа на амбарный реестр рачительного хозяина. В данном контексте дежурная антикоммунистическая риторика автора (все эти рассуждения о Корыте с незаработанными благами, которые индивиду дает Партия в соответствии с чином индивида) выглядит более чем странно. Конечно, унижение паче гордости, но выводить утопию из привнесенного тоталитаризма, поборовшего тоталитаризм отечественный, значит быть не в ладах с элементарной логикой. Уж не говоря о том, что в рассуждениях о благотворном
Любопытно, что два десятилетия назад тот же Сергей Абрамов издал фантастическую повесть «В лесу прифронтовом». Сюжет повести незамысловат: в результате экспериментов с машиной времени в наши 70-е из прошлого ненароком проникают два грузовика с вооруженными эсэсовцами. И вот положительные герои повести, простые советские физики, рискуют молодыми жизнями, чтобы не пропустить машины с оккупантами в нашу деревню. В свете последующего творчества Абрамова конфликт, разумеется, является абсолютно надуманным, а опасения героев – поистине смехотворными. Ну, захватили бы фрицы советскую деревню. Глядишь, лет через двадцать был бы на месте головешек сплошной капиталистический орднунг. Ферштейн?
1994
Гуд бай, Америка... Бац!
Дмитрий Янковский. Рапсодия гнева. М.: Центрполиграф («Перекресток миров»)
Издательство «Центрполиграф» открыло новую серию, названную «Перекрестком миров». Первой книгой здесь стал роман некоего Дмитрия Янковского «Рапсодия гнева». Действие происходит в недалеком будущем в Крыму. Выстрелом снайпера убит сотрудник американской религиозной миссии. Следователю, взявшемуся раскручивать дело, автор с первых страниц дает в собеседники ветерана чеченской кампании, чтобы тот мог привести следователя (а заодно и читателя) к выводу: американца стоило убить. И не его одного.
Как известно, превратить нормального человека в убийцу непросто. Вся работа сталинской пропагандистской машины была подчинена этой цели. И достичь ее нередко удавалось именно потому, что жителям каждодневно вдалбливалось: «враги народа» – не совсем люди; они что-то вроде насекомых-вредителей. А посему давить их, мол, – не только не преступление, но и гражданская доблесть...
Однако вернемся в день сегодняшний. Поскольку в нынешней России агитпроп все еще мертв, а обкатать новую государственную идеологию уже хочется, миссия поручается массовой культуре, которая призвана «разогреть» аудиторию. Враги названы: это Америка и американцы. Помнится, антиамериканизм брежневского образца, сделанный из странной смеси любопытства, зависти, обиды и спеси, не был чересчур уж агрессивен. Конечно, заокеанские шпионы разоблачались, а атрибуты заграничной «красивой жизни» развенчивались, однако советские десантники впрямую гвоздили американских морпехов в единственном советском фильме – «Одиночном плаванье» Михаила Туманишвили, не слишком поднимавшимся на щит даже тогдашними идеологами. Сейчас все по-другому. Зерна антиамериканизма медленно, но верно высевают в незрелых умах. Чем попсовей, тем лучше. Чем дальше, тем круче. Когда в первом балабановском «Брате» подпивший Данила сообщал случайному иноземцу, что Америке придет «кердык», это выглядело смешно. Когда в «Брате-2» тот же Данила в упоении «мочит» американцев (а попутно и «чернозадых», и «хохлов»), становится уже страшновато: далеко ли мы зайдем?
Судя по книжке «Центрполиграфа», зайти мы можем очень далеко. Нас к этому уже готовят. Первая половина «Рапсодии гнева» плотно нашпигована обоснованиями гнусной сущности Америки. Тут и «мораль, упрощенная до доллара», и «экспорт американских “ценностей” построен на лжи», и вся Америка есть «государство-хулиган», «огромная банда разнузданных гопников, вооруженная ядерными ракетами и высотной авиацией». Автор вдумчиво объясняет, что американское «благополучие ничем не связано с их образом жизни, с их ценностями», «оно основано только на разграблении богатейшего континента» (вопрос о том, почему нам-то не удалось разграбить свой не менее богатый континент, – дабы поднять уровень жизни до американского, – остается за кадром). Шаг за шагом внушается мысль о том, будто все наши проблемы, от чеченского сепаратизма до ухудшения демографической ситуации, – американских рук дело. «Америке пришлось снова вбухивать колоссальные средства, чтоб заново возродить в Чечне бандитское государство». Падение же рождаемости связано, во-первых, с сексуальным просвещением юношества («Банальный половой акт в конце романтической первой любви. Нет уж, простите! Это все равно что украсть детство, пионерские лагеря, задорные песни и яркий свет искристых костров»). А во-вторых, наших женщин «выманивают брачными агентствами за границу путем несбыточных обещаний». Для чего? На это у автора тоже есть ответ: «Потому что американки не хотят рожать, они заняты только карьерой, оставляя мужа без шанса на наследника. Потому что муж для них – только источник дохода». Под пером автора жители США превращаются едва ли не в киношных «чужих» – почти что пришельцев-паразитов, лишенных человеческих черт. «Для них вполне естественным является оставить товарища в опасной ситуации, – сообщается читателю, – под обстрелом, например...» Вывод очевиден: «Они настоящее зло... Явное и неприкрытое». Ну а на войне как на войне. Потому-то в последней четверти романа герои с
С литературной точки зрения книга, прямо скажем, не шедевр. Автор механически перенимает у подлого янки Тома Клэнси «монтажный» принцип построения сюжета и использует обожаемые Голливудом флэшбэки только для того, чтобы нагнать листаж. Подчеркнув, что у американских агрессоров в Крыму русский язык «великолепен, куда лучше, чем у большинства горожан», сам автор, увы, не может этим похвастаться. Положительный персонаж («за этой напускной солидностью следователь будто прятал истинное лицо души, а сетка морщин вокруг серых глаз выдавала затаенную, давно накопленную усталость») отличается от отрицательного («нехороший огонек, настойчиво пробивающийся через служебную маску доброжелательности») с первого же взгляда. Ну а когда «сползает с души огорчение», когда «надежда тут же загудела в груди буйным пламенем», когда рядом «с породистым акцентом» возникают «раскосые глаза татарской крови», начинаешь невольно думать: а с какого языка это все переведено? Не с американского ли? И закрадывается подозрение: не в заговоре ли «Центрполиграф» с супостатом? Иначе почему у всех записных борцов с американской угрозой первой жертвой оказывается русская словесность?
2000
Василий З. И конец советской фантастики
Василий Звягинцев. Одиссей покидает Итаку. Ставрополь: Кавказкая библиотека
Присуждение российской премии по фантастике «Аэлита-93» роману Василия Звягинцева вызвало кулуарные перепалки в стане писателей-фантастов, критиков и фэнов. Однако, если принять во внимание печальный факт, что, вероятно, на Звягинцеве премия и прекратит свое существование (нет денег), вручение ее именно «Одиссею...» выглядит символично. Автор, в духе новых веяний, попытался создать коммерческий фантастический роман, но коммерсантом оказался неудачливым.
Книгу погубила советская ментальность, немыслимая в жестком мире бизнеса. Роман продемонстрировал три самых типичных составляющих советской НФ образца доперестроечных 80-х: доходящую до патологии авторскую щепетильность, авторский голод и твердую авторскую убежденность, будто книга – еще и кафедра.
Начнем с щепетильности. Западный писатель-бизнесмен из числа фантастов мог свободно плыть в океане тем и идей, обнародованных прежде. Покойные г-да По и Лавкрафт, Уэллс и Гернсбек, Говард и Меррит, сделавшие в свое время по нескольку НФ-открытий и НФ-изобретений, сознательно не патентовали свои идеи и не требовали у последователей процента за их эксплуатацию. Считалось, что любое открытие становится всеобщим достоянием, и каждому новому обитателю Страны фантазии уже не требовалось каждый раз заново корчевать пни и вычерчивать фронтир.
Советский писатель-фантаст 80-х вырастал из читателя фантастики. Он органически не способен был обойтись без заимствований, но чтил уголовный кодекс. Упершись в ложную альтернативу «ворюга или цитатчик?», он выбирал второе как меньшее зло; вот почему советский НФ-роман к середине прошедшего десятилетия в массе своей превратился в реестр скучных отсылок к предтечам, едва ли не с указанием тома и страницы. Василий Звягинцев также спешил продемонстрировать граду и миру, что беден, но честен. В его романе мелькают аккуратные ссылки то на «ТНВ Азимова», то на «“принцип неопределенности” Биленкина», то на «полевой синтезатор “Мидас”» Стругацких, то на «ефремовское братство цивилизаций», то на «Сумму технологии» Лема. Фразы типа «Обмен разумов, как говорится. Смотри Шекли и других авторов...», «Это зря писал Азимов...», «Как это уже описано у Андерсона в “Патруле времени”...», «А если действительно у них там внутри вроде как у Стругацких в “Пикнике на обочине”...» встречаются у автора в количествах, превышающих всякую норму. Читатель, в свою очередь, вместо того, чтобы следить за интригой, невольно включался в игру и отправлялся вслед за автором в поход по хранилищу бывших в употреблении идей и сюжетов, а позднее автоматически ловил писателя за руку, когда бедняга забывал сделать сноску или ссылку,.
Вдобавок роман «Одиссей покидает Итаку» еще раз подтвердил, что в последние годы советскую фантастику творили люди, не удовлетворенные материально и в особенности желудочно. Такие разные фантасты, как В. Бабенко, А. Бушков, И. Пидоренко, сами того не замечая, выплескивали на бумагу переживания по поводу отсутствия в быту так необходимых им «хищных вещей века». Невиданные пиры, которые между делом закатывали герои, перечни деликатесов на нескольких страницах, описания замечательных бытовых удобств, новых квартир, забитых роскошной мебелью и суперсовременной бытовой электроникой, дорогих машин и пр. (описания нередко сопровождались поспешными заявлениями постфактум, что-де, конечно, не в этом счастье!) – все это было типичной приметой сублимации. Канон властно требовал от Звягинцева, чтобы тот наделил персонажей каким-нибудь «дубликатором материи» и выдал им полный ассортимент товаров и услуг; автор не смог устоять и выдал. Сегодня-то большая часть фантастической роскоши принадлежит к обычному ассортименту рядового столичного комка, и потому испытываешь при чтении чувство неловкости, будто зашел в мечты автора с черного хода и обнаружил там полки, стеллажи, ящики, мешки из горькой юморески Жванецкото «Склад».