Поединок крысы с мечтой
Шрифт:
Одна из книг, открывающих серию, с первого же взгляда вызывает в памяти сцену из гоголевского «Ревизора» – как она смотрелась бы, кабы Хлестаков объявил, что роман «Путь меча» сотворил он сам, собственной персоной. «Там написано, что это господ Олди сочинение», – удивлялась бы наивная Марья Антоновна. «Ах да, это правда: это точно Олди, – невозмутимо отвечал бы Хлестаков, – а есть другой “Путь меча”, так тот уж мой». И верно! Некто Дмитрий Крюков действительно позаимствовал заголовок весьма известной книги Олди. Для чего именно кража произведена, неясно. Ведь настоящий меч если и появляется в руке главного положительного героя – с жутким имечком Визигаст, – то лишь на последних страницах книги. С этим мечом в руке герой и погибает, увлекая в бездну главного рефлектирующего злодея, которого зовут еще более страшно – Халхидорог (вообще все злодейское племя гхалхалтаров наделено неудобочитаемыми кашляющими именами: Гхалк, Гархагох, Хамрак и др.). Согласно сюжету, родители младенца Визигаста гибнут еще до начала книги, и простая логика жанра предполагает, что ближе к финалу как-то прояснится и тайная миссия сироты. Ничего подобного. Ни тайны, ни миссии. В книге присутствуют маги, однако и их статус их не определен, а функции расплывчаты. Вообще в законах импортного жанра fantasy Дмитрий Крюков разбирается на ощупь; он смутно знает, что должны иметь место гоблины, тролли, орки и гномы,
Еще более странным выглядит роман Андрея Левицкого «Кукса и солнечная магия». Правда, в отличие от Визигаста, главная героиня книги – акса (это ее национальность) Кукса (имя) Пляма (фамилия) по прозвищу Заноза – некую тайную силу в самом начале книги действительно получает от колдуньи, но научить героиню тратить эту силу автор как-то подзабыл. Стилистически роман балансирует между ясельным чтивом и сухим отчетом Гидрометцентра («его колдовство связано с повышенной влажностью»), а сюжет соткан в духе спонтанной «роуд-муви» и построен на конвульсивных передвижениях по плоскости как злодеев, так и героев. В первой главе гадский граф-узурпатор Сокольник (фамилия) берет в плен акса (напоминаю: это национальность) Ловкача. Ложно обвинив беднягу в убийстве, граф приговаривает его к скорой казни, но велит спрятать пленника на отдаленном острове (а потом, значит, привезти обратно). Конвоирование поручается колдуну Мармадуку, а акса-Кукса-Пляма-Заноза тащится следом за конвоем туда-сюда, безуспешно пытаясь отбить соплеменника (последнего автор держит в сонном состоянии, поскольку не знает, что с ним делать). В финале, через две с половиной сотни страниц, пестрая кавалькада возвращается в королевский замок – туда же, откуда стартовала. На последних страницах возникает, как чертик из машины, Желтый маг и дает всем злодеям прикурить...
Составителем серии «Наше фэнтези» обозначен Лев Яковлев, именно ему (вместе с сыном Петром) принадлежат сомнительные лавры авторства наихудшей, пожалуй, книги «фэнтезийного» проекта «РОСМЭНа» – произведения под названием «Серк и пророчество». Из всех трех произведений сегодняшнего обзора острая зависимость от «Гарри Поттера» здесь ощутима сильнее всего. Мальчику сообщают, что он наделен магической силой и призван исполнить Пророчество, дабы спасти волшебную страну от гибели; после чего героя переносят его в эту самую страну, населенную странными существами. Триста пятьдесят с лишним страниц Серк пребывает в Стране Другой Жизни: уворачивается от неведомо кем насланного (это тайна не раскрывается) чудища, гоняется на разумных машинках, дружит с фуфликами (такие якобы прикольные создания-перевертыши), улепетывают от киллера, посланного местными боссами (те и сами вроде бы не хотят «мочить» грядущего спасителя их умирающего мира, но авторский произвол беспощаден), и совершает еще множество иных телодвижений, никак не связанных ни с Пророчеством вообще, ни с миссией спасения в частности. К концу романа все основные персонажи остаются «все в той же позицьи». Ничего путного герой не сделал. К разгадке никто не приблизился ни на йоту. Авторами обещан роман-продолжение, о котором думаешь с невольным содроганием. Поскольку уже в первом «Серке» вызывает нервную оторопь все, начиная с имени главного положительного героя. (Провоцирует оно, мягко скажем, сомнительные фонетические ассоциации, даже если авторы всего лишь усекли наполовину «берсерка». Если же авторам вздумалось искать «рифму» в советской государственной символике, им бы следовало назвать друга и напарника героя хотя бы Молок, а никак не Жук.) Язык книги не просто стерт, а как-то вызывающе безграмотен: «Серк пытался ухватить за хвост ленивую мысль, которая вяло шевелилась в голове» (хвост в голове, о-хо-хо... – Р. А.); «еще одно чувство обуревало его – нелепость происходящего»; «в нем раскручивался маховик паники»; «более всего это напоминало удар молнии, а на самом деле было ногой Серка»; «Серк, свидетелем чего он только что оказался, мог поклясться...» В этой связи удивительной выглядит благожелательная рецензия Дмитрия Быкова в «Огоньке» (№ 28, 2004). «Это добрая без слюнтяйства, сентиментальная без жестокости книжка, в которой есть какая-то почти забытая добротность и надежность, – пишет рецензент. – Видимо, потому, что прославляет она простые и надежные добродетели, перед которыми мы за последнее время столько нагрешили. Лучшего каникулярного чтения я своим детям не пожелаю». Может, Лев Яковлев – лучший друг рецензента, но бедные быковские дети, они-то в чем виноваты?
2004
Туда-сюда-обратно
Есть такой анекдот. В море встречаются два корабля с евреями-эмигрантами. Первый плывет в сторону Земли Обетованной, второй – прямо оттуда. Пока оба корабля находятся в пределах обоюдной видимости, их пассажиры, высыпав на палубы, сигнализируют друг другу одинаковыми жестами: крутят пальцем около виска... К чему я это рассказываю? Да к тому, что в настоящий момент в российской литературе происходит похожая миграция. Два потока авторов примерно вот так же перемещаются в противоположных направлениях. Одни поспешно бегут из фантастики в так называемую «серьезную» литературу, другие из «серьезной» прозы столь же суетливо движутся к science fiction и fantasy. О практических результатах этой миграции – чуть ниже, но и «сам процесс» (по выражению небезызвестного поручика) любопытен. Вернее сказать, его первопричины...
Начнем с исхода из лагеря фантастов. При большевиках те практически не вылезали из своей ниши (да и кто бы их пустил во взрослую литературу – с ее сталинскими премиями, экранизациями, статьями в «Правде», тиражами-гонорарами и блатными местами в президиумах плюс Ваганьково? Нет уж, места поделены!). За эти годы у литературных победителей недр и разведчиков космоса пустил корни, вырос и заколосился огромный комплекс неполноценности. Писатели-фантасты чувствовали себя кем-то вроде режиссеров-мультипликаторов: вроде они и кино снимают, и на фестивали ездят, но вот закадрить актрисулю – фиг, уже профессия не та. Потому-то, едва повеяло перестройкой, немало списочных деятелей НФ сорвалось с насиженных мест. Попробуйте-ка сегодня неосторожно назвать писателями-фантастами как мэтра Малеевского семинара Евгения Войскунского, так и нескольких его подопечных – будь то Михаил Веллер, Андрей Столяров, Андрей Измайлов, Людмила Синицына, Борис Руденко, Виталий Бабенко. Обидятся наверняка. В морду дадут. Писатель Виктор Пелевин, собаку съевший на имиджах, объяснит вам на пальцах, что для Запада «фантаст» – брэнд гниловатый, не катит. Пошлите писателю Анатолию Королеву анонимку с напоминанием о том, что нынешний автор неудобочитаемых (зато продвинутых!) «Головы Гоголя» и «Человека-языка» лет двенадцать назад публиковал очень недурной НФ роман «Блюстители небес». Ведь испугается Королев, выкуп будет предлагать за молчание... Нет, по-человечески очень понятно желание попадать в мейстрим и в рецензии, пасти народы (ну хотя бы славистов), сеять разумное-доброе (ладно, пусть иногда и бренное), а не злобно отругиваться от пацанья и итээров, пристающих по поводу дурацкого Тунгусского метеорита, жизни на Марсе или, как минимум, ключа к десяти Амбарным Хроникам. Другое дело, что, кроме Пелевина, никому из иных предпринявших попытку к бегству большая удача на том берегу не посветила. Парадокс: служенье муз не терпит суеты, но и поздно прибежавшим – кости.
А что у нашей встречной волны? Тоже, увы, не больно здорово. Собственно, и в XVIII—XIX вв. некоторые почтенные русские прозаики (а также поэты, драматурги, очеркисты et cetera) имели обыкновение время от времени сбегать в стан писателей-фантастов – подобно тому, как веселые гусары искали свободы и любви в цыганском таборе. Однако лишь в советские (в нэповские и, особенно, в послесталинские) годы количество перебежчиков значительно приросло, а их мотивации существенно изменились. Вадим Шефнер и Михаил Анчаров, Владимир Тендряков и Василий Аксенов, Владлен Бахнов и Владимир Высоцкий (помните его рассказ про разумных дельфинов?), Ярослав Голованов и Натан Эйдельман... Список можно продолжать. Страшно вспомнить, но даже сам Александр Исаевич Солженицын в 1960 году сочинил пьеску «Свет, который в тебе» – беспомощную, как и все иные драматургические опыты будущего автора великого «Архипелага ГУЛАГ», но вполне в русле тогдашней проблематики НФ (ученые с зарубежными именами Филипп Радагайс, Алекс Кориэл и Синбар Атоульф рассуждали о том, как «в спины и паруса нам дует неистовый ветер кибернетики», подвергались давлению зловещего Генерала от ВПК и личным примером доказывали, что физику без лирики – ну никак, душу не ампутируешь). Дело дошло до того, что один из томов знаменитой жемайтисовско-клюевской БСФ был отдан авторам-кочевникам. Сочинитель послесловия крайне обтекаемо писал о «многих и каждый раз особых причинах, по которым данные писатели обратились к фантастическим произведениям», хотя причин таковых было, по большому счету, всего две. Либо автор хитро упрятывал в жанр фантастики свои «стилистические разногласия» с кондовым соцреализмом (недаром среди «эмигрантов» в жанр впоследствии оказалось немало эмигрантов в прямом смысле слова – Аркадий Львов, Андрей Синявский, Рафаил Нудельман, Евгений Муслин, те же Аксенов и Войнович...). Либо мы наблюдали ситуацию, которую обозначил персонаж «Обитаемого острова» Стругацких: «Нужно свихнуться, чтобы перебежать к нам». Иными словами, у иного автора могла маленечко съехать крыша на почве собственного величия, и тогда ему казалось, что разговаривать с Мирозданием на равных он может лишь на космических котурнах (похожая неприятность, видимо, случилась под конец жизни с Леонидом Леоновым, чью финальную двухтомную «Пирамиду», замешанную на невнятной философии и доморощенной космогонии, можно читать лишь по суровой обязанности).
Понятно, что в постсоветские времена мотивации значительно изменились. То есть, конечно, остался процент пишущих, кого к смене жанра по-прежнему подталкивают их проблемы с головой (Дмитрий Галковский, например). Однако подавляющее большинство нынешних литературных мигрантов абсолютно прагматичны. Они осознали на собственной шкуре, что титул «серьезного» писателя сегодня, увы, не приносит ни денег, ни славы, ни широкой аудитории. Да, качество популярности маринино-донцово-никитиных раздражает былых властителей дум, а куда деваться? Зажмуриться и прыгать. Татьяна Толстая пишет «Кысь», словно никаких антиутопий на Руси не было – она первая (радуйтесь, громадяне!). Певец экскрементов и жертва «Жующих вместе» Владимир Сорокин в последнем романе «Лед» брезгливо снисходит к простому сермяжному moujik’у и царапает нечто про заговор пришельцев и рыжего Чубайса, тоже типа пришельца. Чингиз Айтматов лепит НФ антураж в «Тавре Кассандры» с простодушием Рип Ван Винкля, некогда читавшего Александра Беляева, а затем проспавшего лет семьдесят. Ловкий Дмитрий Быков, напротив, внимательно читает последнее, что откопал на лотке, – «Посмотри в глаза чудовищ» Лазарчука и Успенского, а затем кроит «альтернативку» по тем же лекалам («Вагриус» купился, читатели – нет). И так далее. Презирая низменность массовых вкусов, ненавидя белль-леттр как таковую, перебежчики действуют по схеме пушкинского Савельича: «Плюнь да поцелуй злодею-читателю ручку. Авось купит». Компромиссы эти, однако, к ожидаемым последствиям не приводят, поскольку авторы абсолютно не в теме, жанра не знают, аудиторию не чувствуют, и оттого вечно изобретают велосипеды. Это в лучшем случае. А в худшем – сенокосилки на паровом ходу...
Начали мы с анекдота, закончим нетленной русской классикой. В пьесе Александра Островского «Лес» были два таких полукомических персонажа, актеры Аркадий Счастливцев и Геннадий Несчастливцев. Они точно так же шастали в поисках лучшей публики: один – из Вологды в Керчь, другой – из Керчи в Вологду. Если не ошибаюсь, героев освистывали и там, и там.
2002
Пелевин как жертва ДПП
Виктор Пелевин. Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда: Избранные произведения. М.: Эксмо
«Who is Mister Pelevin?» – этот вопрос долгое время всерьез интересовал отечественных фанатов и западных славистов. Романтический ореол тайны вокруг Виктора Олеговича Пелевина впервые возник еще в самом начале 90-х, едва издательство «Текст» выпустило сборник рассказов «Синий фонарь». Модный автор, старающийся не мелькать на разнообразных околокультурных тусовках, считался личностью загадочной, отчасти мистической и, как следствие, полумифической. Modus vivendi автора гармонировал с характерными для творчества писателя мотивами тихой подмены сущностей, снов, незаметно переходящих в явь (и обратно), легкой проницаемости границ между жизнью и не-вполне-жизнью. Пелевинский конкурент на ниве духовного окормления интеллектуалов средней руки, пресловутый Пауло Коэльо, как известно, сильно упал в глазах поклонников, едва этот гуру оккупировал телеэкраны и оказался всего лишь сладким говорливым стариканом.
Телепришествие Пелевина, однако, полностью исключено – по причинам, о которых будет объявлено ниже. Сейчас же настала пора обратиться к его новой, выпущенной после почти пятилетнего перерыва книге, чье сокращенное название выглядит как «DПП (NN)» и в таком виде вынесено на обложку. В книгу включены роман «Числа» вместе с примыкающими к нему рассказами «Македонская критика французской мысли», «Один вог», «Акико» и «Фокус-группа»; в разделе «Жизнь замечательных людей» помещены два прочих рассказа – «Гость на празднике Бон» и «Запись о поиске ветра». Впрочем, самостоятельным объектом рассмотрения может быть лишь роман «Числа», прочие же вещи лишь обрамляют центральную публикацию сборника – подобно мультсборнику «Аниматрица», бессмысленному в отсутствие кинотрилогии «Матрица».