Поэты 1840–1850-х годов

Ростопчина Евдокия Петровна

Н. Д. ХВОЩИНСКАЯ

Н. Д. Хвощинская. Гравюра.

Надежда Дмитриевна Хвощинская (по мужу Зайончковская) родилась 20 мая 1824 года в Пронском уезде Рязанской губернии, в отцовском имении. Девочка рано узнала нужду: отца, чиновника, несправедливо обвинили в растрате, он был лишен места, имущество конфисковали, имение продали с аукциона. Семья переехала в Рязань и много лет бедствовала (невиновность отца была доказана в 1845 году и только тогда его вновь приняли на службу). Хвощинская поступила в рязанский частный пансион, но вскоре была взята оттуда из-за недостатка средств. Родители сами занялись обучением четверых детей.

Хвощинская рано пристрастилась к книгам, зачитывалась романами Вальтер Скотта, Жорж Санд и Гюго; в юности испытала влияние идей Белинского. Увлечение литературой в семье было всеобщим: впоследствии стали писательницами и сестры Хвощинской — Софья Дмитриевна (псевдоним — Иван Весеньев) и Прасковья Дмитриевна (псевдоним — С. Зимаров).

В Рязани, вместе с семьей, Хвощинская прожила почти всю жизнь. С 1852 года она нередко бывала, в Петербурге, где завязала знакомство с В. Р. Зотовым, А. А. Краевским, С. С. Дудышкиным, Н. Ф. Щербиной, художником А. А. Ивановым. В 1865 году она вышла замуж за молодого врача И,

И. Зайончковского, высланного в Рязань по политическому делу. Поздний брак не принес Хвощинской счастья. Супруги в основном жили порознь (муж постоянно болел и лечился за границей), а через несколько лет разошлись. В 1884 году Хвощинская переселилась в Петербург. Она жила здесь уединенно, постоянно нуждалась, часто болела, но не прекращала литературной работы, служившей для нее источником существования. Умерла она в Старом Петергофе, на даче, 8 июня 1889 года.

Хвощинская известна прежде всего как прозаик демократического направления. Увлечение поэзией относится к раннему периоду ее творчества. Литературный дебют Хвощинской состоялся в 1847 году, когда она послала в «Литературную газету» В. Р. Зотова тетрадь своих стихотворений; шесть из них были напечатаны в номере от 18 сентября с лестным для автора отзывом: «Мы нашли в них много истинной поэзии, теплоты чувства, согретого мыслью и оригинальностью»; еще шесть стихотворений появились в следующем номере газеты. За двенадцать лет, с 1847 по 1859 год, Хвощинская опубликовала в «Литературной газете», а также в «Иллюстрации», «Пантеоне», «Отечественных записках» и других журналах около ста своих стихотворений, драматическую фантазию «Джулио» (1850) и стихотворную повесть «Деревенский случай» (1853). Последняя вызвала отрицательный отзыв Некрасова, писавшего, впрочем, что Хвощинской «дано все нужное для того, чтобы удачно писать прозой». [71] Начиная с 1860-х годов Хвощинская стихов не публиковала и, по-видимому, не писала. Мысль об издании поэтического сборника осталась неосуществленной; стихи не включались ни в одно из нескольких собраний сочинений писательницы.

71

Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. 9, М., 1950, с. 673.

В 1850 году в «Отечественных записках» появилась первая повесть Хвощинской — «Анна Михайловна», подписанная псевдонимом В. Крестовский. Этот псевдоним стал постоянным для ее прозы (когда появился писатель В. В. Крестовский, она стала подписываться: В. Крестовский — псевдоним). Как прозаик Хвощинская приобрела немалую известность. За сорок лет она создала большое число неравноценных по качеству романов, повестей и рассказов Главный мотив их — изображение застойной жизни русской провинции. Наибольшую известность имели повесть «Первая борьба» (1869) и роман «Большая медведица» (1870–1871). Хвощинская сотрудничала во многих журналах, наиболее интенсивно — в «Отечественных записках», с 1868 года возглавлявшихся Салтыковым-Щедриным и Некрасовым. Со Щедриным она познакомилась в Рязани, где в 1858–1860 годах он служил вице-губернатором. В дальнейшем, высоко оценив дарование писательницы, Щедрин охотно печатал ее произведения в своем журнале.

С начала 60-х годов Хвощинская выступала и в качестве литературного критика, писала обзоры художественных выставок; в 80-е годы она много переводила с итальянского и французского языков: перевела ряд драматических, в том числе стихотворных, произведений, несколько романов Жорж Санд.

124. «Есть дни: душа как будто в сон печальный…»

Есть дни: душа как будто в сон печальный, Болезненно томясь, погружена; Нет слез у ней о прошлой жизни дальной, О будущем не думает она, И нет забот тревоги настоящей, И незаметно жизнь вокруг идет, И всё равно, лазурью ли блестящей Иль тучами одет небесный свод. Все чувства спят… Как имя дать недугу? А он тяжел!.. Болезнь, безумье, лень? Когда мы ночь встречаем как подругу И как врага прогнать стремимся день… И сердце спит. Порой воспоминанье, Боль новая — движенье даст ему; И чувство есть, чтоб высказать страданье, И слово есть, — и вдруг вопрос: к чему?.. А если дух коварный песнопенья Ту вырвет мысль и в слово облечет, — Всё ж этих слов, опомнясь от забвенья, Душа тогда своими не зовет. Затем, что в ней есть луч небес высоких, И гордость есть, и жалобы земной Она не любит… Мутного потока Не любит ключ с серебряной струей! <1848>

125. ДЕТСКИЙ БАЛ

Бал детский; дети все так милы; их наряд Так свеж, в глазах отцов и матерей летят Они под радостные звуки; Но мне не смотрится: когда сияет бал, Кто от веселия хоть мига не отдал На долю безотвязной скуки? Мне стало глупо жаль танцующих детей. Средь этой тесноты, средь шума злых речей, Тщеславья, что к нам льнет невольно, Похвал неискренних и глупого суда, Где зависть ранняя и ранняя вражда Растут и спеют так привольно, — Мне стало душно вдруг и тяжело за них. О, дайте рощу им, рой бабочек златых, Луг пестрый с мягкой муравою! Наряд их стареет, неловок им, нейдет! Но что я говорю? Сам крошечный народ Не засмеется ль надо мною? С чего мне вздумалось жалеть о них? Они Так полно счастливы, как будто ночи, дни Об этом только и мечтали; Так смело счастливы, что не один наряд, Но всё: движенье, речь, улыбку, смех и взгляд — Заране будто изучали. О боже! детский страх — и тот в них изучен! Вот, вот с лукавою улыбкой опущен Тот взор младенческий, невинный, Где ангел мог читать связь неба и земли! Уста

раскрылися отысканной в пыли Насмешкой дерзкой, злостью длинной… Зачем же это так, за что же? Неужели Святого на земле одна лишь колыбель, Где света звонкие оковы Еще не подняты, где не пора острить, Где чуть рожденный слух не может различить Еще галопа от редовы?.. А вы, о матери, ужели вам не жаль, Что пресыщение, усталость и печаль, Успехов, неудач тревоги Свой бледный след кладут на лицах молодых, Что почки пышных роз, пух яблок наливных Затоптаны в грязи дороги? И вы так веселы!.. А в будущем что вы Для них готовите? Страсть сплетен, страх молвы, Холодность, скуку, отупленье, Заботу вечную о вычурах смешных. Способность не щадить ни ближних, ни родных — Из мести иль для развлечения… Им дружба не простит их ложного стыда. Их ручки белые не тронут никогда Язв наших страшных и глубоких… О, безобразие их жалость отпугнет!.. Труд гения и вопль поэта не вольет Румянца жаркого им в щеки! Кто сложит голову на слабую их грудь? Кому осветят жизнь и сгладят скорбный путь Они, живущие в кадрили? Среди хлопот пустых, безделок и затей Они пройдут свой век, — ничтожны для детей, Как сами матери их были… Июль 1848

126. «Среди борьбы и разрушенья…»

Среди борьбы и разрушенья, Жрецы покинутых богов, Еще твердим мы откровенья, Уже не веря силе слов. Тот свет, что истиной мы звали, Враждебной тьмы прогнать не мог. Мы усомнились в нем и пали В смятеньи в прах на наш порог. И слыша клики ликованья Над потрясенною землей, Мы вопрошаем: иль мечтанья Всё то, что скошено грозой?.. Мы заблуждалися, мы люди: Но благо ль то, что свершено? Тому ли мы взывали: буди! Что в этом мире быть должно? Но вопль врагов глухой, неясный Их торжеством не заглушен И говорит: спор не напрасный, Мужайтесь! — он не разрешен!.. 1849

127. «Три слова! Что нам в них?..»

Три слова! Что нам в них? Довольно, в самом деле, Себя обманывать и говорить о том, Что невозможно здесь, чего ни в колыбели, Ни в гробе не найдем. Мы братья!.. Отчего ж так разны наши нужды? Зачем мы уступать не можем, не хотим? Зачем страдания других нам скучны, чужды, А счастье нужно нам самим? Мы равны!.. Отчего ж не размышляет сила? Зачем не признан труд и подкуп верх берет? Самосознанье где? Что гордость в нас убило? Зачем нас сильный смело гнет? Свободны мы!.. Но где ж прямое пониманье Священных наших прав, и где любовь к правам? В протесте мысли нет, отваги нет <в восстаньи>, И благо не по силам нам. Свобода, равенство и братство!.. Звуки, звуки! И без значения. К чему их повторять? Мир утомлен — на труд он не поднимет руки — В оковы их легко поднять… Так что ж ему в словах?.. Ты прав, народ безумный! Ты первый произнес — и первый их изгнал. Так проклинай же их, осмеивай их шумно И торжествуй, что снова пал. Но помни: на тебе лежит ответ. Ты дело Затеял страшное: примером быть людей. Ты истину открыл и сам отрекся смело От истины своей. Народ! твои дела других в соблазн вводили. Все за тобою шли и все словам твоим Отрадно верили… О, лучше б их забыли, Чем посмеялись им!.. 1849

128. «Не могу я приняться за дело…»

Не могу я приняться за дело; Меня тусклое манит окно. Всё смотрела б я, долго б смотрела. В небе вместе светло и темно. Из-за облака месяц всплывает, В обнаженных ветвях ветр шумит. Что-то сердце и жмет и ласкает, Кто-то тихо душе говорит; Вспоминается прошлое, слабо Настоящее борется в ней… И всю душу сейчас отдала бы Этой ночи и шуму ветвей… <1851>

129. «Свой разум искусив не раз…»

Свой разум искусив не раз И сердце вопросив с участьем, Мы знаем — всё прошло для нас И даже не к лицу нам счастье. Мы знаем, что напрасно ждем; Одно прошло, пройдет другое, И — хоть с печалью — сознаем Благоразумие покоя. Мы знаем, путь наш недалек, Не всё душа мечты ласкает… Так иногда дитя в песок Цветы завялые сажает. 1851