Поэты 1880–1890-х годов

Мережковский Дмитрий Сергеевич

150. МОЛОТ

Сияют огнями Одина чертоги, В совете давно уже боги сидят, Но тихо собранье, все полны тревоги, И сумрачен Тора могучего взгляд. Похитили молот тяжелый у Грома, От турсов владыки его не достать: Он крепко и зорко хранит его дома, И только за Фрейю согласен отдать. Безмолвно собранье в сияющей зале, А ночь обступила чертоги кругом, И гибель грозит и богам и Валгалле, Когда не добудут похищенный гром. Но Локи смеется: «И жалко вам Фрейю, И молот похищенный надо вернуть; Но вашему горю помочь я сумею, Со мною пусть Тор собирается в путь. Одеждою женской окутавши тело, Невестою Трима он явится сам И, девою к турсам проникнувши смело, Свой молот тяжелый добудет

он там». Тор вспыхнул в порыве минутного гнева, Но средства другого не мог он сыскать: Пришлось громовержцу одеться как дева И броню на женский наряд променять. С досадой он Фрейи надел покрывало, И жемчуг, и пояс ее дорогой, Вкруг стана широкими складками пала Одежда блестящая легкой волной. Служанкою вмиг нарядился и Локи, С товарищем хитрым отправился Тор За молотом к турсам в их замок далекий, В страну неприступных утесов и гор. Неслись они плавно могучею птицей, Что в небе скользит и не движет крылом, Но скалы под их золотой колесницей Трещали, и сыпались искры кругом. А Трим великанов созвал отовсюду Встречать и невесту, и славу, и мир, Он красного золота высыпал груду, Сбираясь отпраздновать свадебный пир. Дождался, и вечно цветущую Фрейю В свой замок угрюмый ввести он спешит, Садится за стол разукрашенный с нею, Скорей угощенье подать ей велит. Но, видно, невеста с дороги устала, И голод, и жажда ее велика: Ведерного кубка ей кажется мало, Одна она молча съедает быка. И турсов дивится властитель суровый, Но яства другие подать ей велит, И кубок ее наполняет он снова; Она же по-прежнему пьет и молчит. И только служанка проворная смело Закинула лести коварную сеть: «Устала богиня — неделю не ела, В ваш замок хотела скорее поспеть». И Трим улыбнулся, в крови пробежала Горячей любви и желанья мечта, И, дерзкой рукой приподняв покрывало, К устам ее хочет прижать он уста. Взглянул ей в глубокие темные очи, — Найти в них и негу и страсть он мечтал, Но там, будто в грозные летние ночи, Лишь молнии синий огонь трепетал. И Трим отшатнулся в испуге: «Что с нею? Как угли, глаза ее ярко горят, Кто видел такою стыдливую Фрейю? И жжет, и слепит ее огненный взгляд». Но Локи: «Неделю очей не смыкала Богиня и бредила только тобой, Всё время любовь в ее взорах сияла, Мерцала и теплилась яркой звездой». И царь великанов, отрадною думой Увлекшись, забыл про минутный испуг, Средь дикого смеха и гама и шума Другая картина пригрезилась вдруг. Теперь, когда долго желанную Фрейю У богов Валгаллы сумел он добыть, Блаженство — бессмертье познает он с нею, И дней золотая потянется нить. Он жадно от Фрейи ждет ласки и взора, Он хочет опять заглянуть ей в лицо, К ногам ее молот приносит он Тора И на руку хочет надеть ей кольцо. Но Тор дорогое сорвал покрывало И поднял свой молот одною рукой; Всё замерло разом, лишь в окна сверкала Беззвучная молния яркой струей. Всё чаще и чаще зарницы дрожали, Горел их мерцающий синий пожар Безмолвно на кубках, на стенах и стали… Но тяжкого молота грянул удар. И рухнули своды, и стены упали, Попадали гордые турсы во прах, А боги в пылающем небе стояли, Удар за ударом гремел в облаках И долго грозы не смолкали раскаты, Им вторило эхо протяжное гор, И грудою пепла стал замок богатый… Так добыл свой молот разгневанный Тор. <1892>

151. «Всё, что лучами надежды манило…»

Всё, что лучами надежды манило, Что озаряло так ярко наш путь, Всё, что блаженство когда-то сулило, Вновь не пытайся ты к жизни вернуть. Прежние сны не пригрезятся снова, Счастье, блеснув, не вернется назад — Крепки железные двери былого, Времени жатву навеки хранят. Если ж в безумном порыве желанья Ты и проникнешь до царства теней, Там в этот миг рокового свиданья Ты не узнаешь святыни своей! <1892>

152. «Опять зима, и птицы улетели…»

Опять зима,

и птицы улетели, Осыпались последние листы, И занесли давно уже метели Заглохший сад, поблекшие цветы. Напрасно ищешь красок и движенья, Окутал всё серебряный покров, Как будто небо — только отраженье Под ним разостланных снегов. <1892>

153. «Твоя песня невнятно и тихо звучит…»

Твоя песня невнятно и тихо звучит, Но из мира дневного уносит невольно В мир далекий, где чудная греза царит, Где дышать так отрадно, и жутко, и больно. Пусть же звуки не льются, победно звеня, А как шелест — едва нарушают молчанье Там, где нет уж ни ночи, ни яркого дня, Где кончается песня и слышны рыданья. <1894>

154. «Всё, что является, снова вдали исчезает…»

Всё, что является, снова вдали исчезает, Мимо проходят явленья и сны. Мысль, промелькнувши во времени, вновь утопает — Только идеи вечны. <1899>

155. «Ищет ум наш пределов вселенной напрасно…»

Ищет ум наш пределов вселенной напрасно: Ни миров, ни столетий не счесть; Но всё то, что в нас дух созерцает так ясно, — Всё то было, и будет, и есть. <1899>

156. «Ты хочешь умчаться за тесные грани…»

Ты хочешь умчаться за тесные грани, Туда, где небесные своды синеют, Где всё утопает в прозрачном тумане, — Но дальние звезды горят, а не греют. Им чужды и радости наши и слезы, Пред ними — все наши стремленья ничтожны, До них долетают бесплотные грезы, Но здесь только горе и счастье возможны. <1900>

157. «Не сетуй, что светлая порвана нить…»

Не сетуй, что светлая порвана нить, Что счастья рассыпались звенья, И в сердце усталом умей воскресить Мелькнувшие прежде виденья. Вся жизнь есть усилье, порыв и борьба, Мы каждое утро встречаем тревожно; Но то, что прошло, уж не вырвет судьба, Того, что уж было, — отнять невозможно. <1900>

158. «За пределами мира земного…»

За пределами мира земного, Где кружатся все мысли людей, Есть страна всемогущего Слова И прообразов вечных идей. И всё то, что, пред нами мгновенно Появясь, исчезает как тень, В этом крае всегда, неизменно Озаряет немеркнущий день. Но лишь тот, кому чуждо хотенье, В это царство найти может путь И проникнуть туда на мгновенье, Чтоб усталой душой отдохнуть. <1902>

159. «Я хотел бы, отдавшись теченью…»

Я хотел бы, отдавшись теченью, От бесплодной борьбы отдохнуть И в могучем, всемирном движеньи, Забывая себя, потонуть. И хотел бы я в целой вселенной Видеть отблеск идеи одной, Чтобы всюду царил неизменный И как сила могучий покой. Но напрасно ищу я покоя, Всё тревожно и мрачно кругом, Море пенится шумное, злое, Небо дышит зловещим огнем. Солнце скрылось за черною мглою Среди быстро клубящихся туч… Не пробьется, смеясь над грозою, Не заблещет божественный луч! <1902>

А. А. ГОЛЕНИЩЕВ-КУТУЗОВ

Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов происходил из знаменитого дворянского рода. Он родился 26 мая 1848 года в Царском Селе. Детство провел в Петербурге и в Царском Селе, а также в родовом имении Шубино Тверской губернии. После смерти отца в 1859 году переехал с семьей в Москву и поступил в одну из московских гимназий, которую закончил в 1865 году с золотой медалью. Четыре года Голенищев-Кутузов провел в степах Московского университета, обучаясь на юридическом факультете. В 1869 году он продолжил учение в Петербургском университете, который окончил в 1871 году со степенью кандидата прав.

Начав служебную карьеру в Государственной канцелярии, Голенищев-Кутузов с перерывами, порой весьма продолжительными, сменил ряд должностей, в 1889 году занял пост управляющего Дворянским и Крестьянским банками, а с 1895 года возглавил личную канцелярию императрицы Марии Федоровны. На этой службе Голенищев-Кутузов оставался около двадцати лет, до конца своей жизни.

Служебная карьера, тесные связи с консервативными придворными кругами отнюдь не способствовали серьезному поэтическому творчеству. Между тем Голенищев-Кутузов с юных лет испытывал тягу к поэзии, проявив довольно рано незаурядный лирический талант. Всю жизнь он преклонялся перед Пушкиным, испытал воздействие Тютчева, А. Н. Майкова и Фета, которых считал своими непосредственными поэтическими учителями.