Поэты 1880–1890-х годов

Мережковский Дмитрий Сергеевич

Мать

Прочь ты, проклятая! Лаской своею Сгубишь ты радость мою!

Смерть

Нет, мирный сон я младенцу навею, Баюшки-баю-баю.

Мать

Сжалься! Пожди допевать хоть мгновенье Страшную песню твою!

Смерть

Видишь — уснул он под тихое пенье, Баюшки-баю-баю. <1875>

2. ТРЕПАК

Лес да поляны. Безлюдье кругом. Вьюга и плачет, и стонет, Чудится, будто во мраке ночном Злая кого-то хоронит. Глядь — так и есть! В темноте мужика Смерть обнимает, ласкает, С пьяненьким пляшет вдвоем трепака, На ухо песнь напевает. Любо с подругою белой плясать! Любо лихой ее песне внимать!

Ох, мужичок, Старичок Убогой, Пьян напился, Поплелся Дорогой, А метель-то, ведьма, поднялась, Взыграла! С поля — в лес дремучий невзначай Загнала! Горем, тоской Да нуждой Томимый, Ляг, отдохни Да усни, Родимый! Я тебя, голубчик мой, снежком Согрею; Вкруг тебя великую игру Затею. Взбей-ка постель, Ты, метель, Лебедка! Ну, начинай, Запевай, Погодка, Сказку — да такую, чтоб всю ночь Тянулась, Чтоб пьянчуге крепко под нее Уснулось! Гой вы леса, Небеса Да тучи! Темь, ветерок Да снежок Летучий! Станем-ка в кружки, да удалой Толпою В пляску развеселую дружней За мною! Глянь-ка, дружок, Мужичок Счастливый! Лето пришло, Расцвело! Над нивой Солнышко смеется, да жнецы Гуляют, Снопики на сжатых полосках Считают.  ………………………………… Лес да поляны. Безлюдье кругом. Стихла недобрая сила, Горького пьяницу в мраке ночном С плачем метель схоронила. Знать, утомился плясать трепака, Песни петь с белой подругой — Спит, не проснется… Могила мягка И уж засыпана вьюгой! <1875>

3. СЕРЕНАДА

Нега волшебная, ночь голубая, Трепетный сумрак весны; Внемлет, поникнув головкой, больная Шепот ночной тишины. Сон не смыкает блестящие очи, Жизнь к наслажденью зовет, А в полумраке медлительной ночи Смерть серенаду поет: «Знаю: в темнице суровой и тесной Молодость вянет твоя. Рыцарь неведомый, силой чудесной Освобожу я тебя. Старость бездушная шепчет напрасно: Бойся любви молодой! Ложно измыслила недуг опасный, Чтоб не ушла ты со мной. Но посмотри на себя: красотою Лик твой прозрачный блестит, Щеки румяны, волнистой косою Стан твой, как тучей, обвит. Пристальных глаз голубое сиянье Ярче небес и огня, Зноем полуденным веет дыханье, — Ты обольстила меня! В вешнюю ночь за тюремной оградой Рыцаря голос твой звал… Рыцарь пришел за бесценной наградой; Час упоенья настал!» Смолкнул напев; прозвучало лобзанье… В долгом лобзании том Слышались вопли, мольбы и стенанье — Тихо всё стало потом. Но поутру, когда ранняя птица Пела, любуясь зарей, Робко в окно заглянувши, денница Труп увидала немой. <1877>

166. ТОРЖЕСТВО СМЕРТИ

День целый бой не умолкает, — В дыму затмился солнца свет, Окрестность стонет и пылает, Холмы ревут, — победы нет! И пала ночь на поле брани; Дружины в мраке разошлись; Всё стихло — и в ночном тумане Стенанья к небу поднялись. Тогда, озарена луною, На боевом своем коне, Костей сверкая белизною, Явилась смерть! И в тишине, Внимая вопли и молитвы, Довольства гордого полна, Как полководец, место битвы Крутом объехала она; На холм поднявшись, оглянулась, Остановилась… улыбнулась… И над равниной боевой Пронесся голос роковой: «Кончена битва — я всех победила! Все предо мной вы склонились, бойцы. Жизнь вас поссорила — я помирила. Дружно вставайте на смотр, мертвецы! Маршем торжественным мимо пройдите,— Войско свое я хочу сосчитать. В землю потом свои кости сложите, Сладко от жизни в земле отдыхать. Годы незримо пройдут за годами, В людях исчезнет и память о вас — Я не забуду, и вечно над вами Пир буду править в полуночный час! Пляской тяжелою землю сырую Я притопчу, чтобы сень гробовую Кости покинуть вовек не могли, Чтоб никогда вам не встать из земли». <1875>

167. «Меж

тем как вкруг тельца златого…»

Меж тем как вкруг тельца златого, Безумна, алчна и слепа, В забвеньи божеского слова Пирует шумная толпа, — На праздник суетный и дикий Гляжу безмолвно я сквозь слез И жду, чтоб вновь пророк великий Скрижали истины принес; Чтобы сверкнул он гневным взором, Как грозной молнии лучом, Чтоб над ликующим позором С Синая грянул древний гром! Но гром молчит; забытый миром Почивший бог уж не грозит, И в восхищеньи пред кумиром Толпа и пляшет, и шумит; Растет и блещет пир безумный, Ему нет меры и конца, Как волн морских потехе шумной Вкруг лодки сирого пловца! <1876>

168. «Порой, среди толпы ликующей и праздной…»

Порой, среди толпы ликующей и праздной, Нарядной суетой объят со всех сторон, Уныл и одинок, я слышу — безотвязный Звучит не то напев, не то призыв иль стон. Звучит, как темное сознание невзгоды В душе униженной, покорной и немой; Звучит, как жалоба, осенней непогоды Вкруг сонных деревень, в глуши, во тьме ночной. И хочется тогда бежать — бежать далёко От блеска и людей, от суетных пиров — И там, в родной глуши, страдать, страдать глубоко, Под шум и пение метелей и снегов. <1877>

169. «Бушует буря, ночь темна…»

Бушует буря, ночь темна, Внимаю ветра завыванья. Он, как бродяга, у окна Стучит и просит подаянья. Отдам ему свою печаль, Печаль, что в сердце тайно тлеет, Пусть в поле он ее развеет И унесет с собою вдаль! <1877>

170. «На шумном празднике весны…»

На шумном празднике весны, При плеске вод, при звуках пенья, Зачем мечты мои полны Недугом скуки и сомненья? Еще я молод: предо мной В тумане вьется путь далекий И жизнь загадочной красой Манит вперед в простор широкий. Но что-то шепчет: не внимай Призывам громким наслажденья, Не верь обетам вдохновенья И сердцу воли не давай. Гляди на мир спокойным оком. Бесстрастен будь, чтоб никогда Уста не осквернить упреком И душу — казнию стыда! <1877>

171. СЫН ГАЕРА

При звуках литавр, барабанов и струн, Толпу потешая, канатный плясун Усердно кривляется — мальчика сына Сгибает в дугу, ставит вниз головой, Бросает и ловит могучей рукой,— А тот на плечах у отца-исполина, Свершив через сцену опасный полет, Ручонки подняв, как живое распятье. Является вдруг над толпою — и вот Толпа рукоплещет, шумит и ревет! Ей тайно в ответ посылая проклятья. Ребенок измученный прыгает вниз. Но слышится грозное, жадное «bis!» Плясун улыбается, сыну кивает И страшную вновь с ним игру затевает — Его опьянили успех и тот крик. В груди его радость, и взор его дик, Он мышцы напряг с небывалою силой: «Ты птицею взвейся, красавец мой милый, Не бойся — отец твой тебя охранит, Как ястреб, полет твой он зорко следит. Во взоре его и любовь, и отвага. Правее… левее… вперед на полшага! Рука протянулась, тверда и сильна, Бесценное бремя удержит она!» Но что ж вдруг случилось? Промчалось мгновенье… Должно быть, плясун, не расчел ты движенье… Рука твоя в воздухе праздно дрожит, А мальчик у ног раздробленный лежит… И поднял отец бездыханное тело, Взглянул… увидал и поник головой. Толпа ж разглядеть и понять не успела, И шумное «браво» как гром прогудело, Приветствуя смерти красу и покой! <1877>

172. МОЛЬВА

Убийства жаждой не объятый, Я бранных песен не пою, И душу мирную мою Не тешат ярых битв раскаты. Я нем и глух к громам войны, Но вопли жертв мой слух терзают — Они победно заглушают Веселье, шум и плеск весны! Несутся прочь мечты, желанья, Бледнеет образ красоты, И я рыдаю песнь страданья Окровавленной нищеты! Мне чудятся проклятья, стоны, Зубовный скрежет, смерти дрожь… Богач, давай свои мильоны! Бедняк, неси последний грош! А нет гроша — хватай рубаху, Одежды деток и жены, Всё, всё, что есть, кидай на плаху Всепожирающей войны! Не содрогаясь перед кровью, Омой ты раны на телах Бойцов, поверженных во прах И поднятых твоей любовью, И счастлив будь, когда хоть раз Страдалец — жертва злобы дикой — Тебя в душе своей великой Благословит в последний час! 1877