Поэты 1880–1890-х годов

Мережковский Дмитрий Сергеевич

194. «О муза, не зови и взором не ласкай!..»

О муза, не зови и взором не ласкай! Во взоре этом и призыве И в сердца сладостно-мучительном порыве Мне чувствуется вновь утраченный мой рай. Но в светлом том раю я гость чужой и лишний, Повсюду за собой влача унынья гнет… К чему ж под пеплом жар давнишний Мне душу черствую порой томит и жжет? Не вспыхнет пламень чудотворный, Не вырвется из уст напев былой любви… В чертог сияющий из мрака ночи черной Умолкшего певца, о муза, не зови. <1894>

195. ЗАРЯ ВО ВСЮ НОЧЬ

Было

поздно; в душе замирающий шум Пережитого дня был чуть слышен; Сумрак вешнего бреда, видений и дум Надвигался — волшебен и пышен. В нем росли очертанья дремучих дерев, В нем туманились гладкие воды; Шла заря от заката к востоку — садов Проникая вершины и своды. И боролася ночь с этой белой зарей, И боролися — радость с печалью, Непроглядная грусть с незакатной мечтой, Ближний сумрак с сияющей далью. И заря побеждала, и ночь не могла Заключить ее в своды темницы — И победная радость росла, всё росла Вместе с пламенем юной денницы. <1894>

196. НОЧЬ

Это звездное небо в сияньи ночном, Это синее море под лунным лучом, Этот дремлющий берег и мерный прибой Замирающих волн — как могуч их покой! Как победно он льется в усталую грудь, Как в его волшебстве хорошо отдохнуть, Позабыть истомившую сердце печаль, Унестись безвозвратно в безбрежную даль, Где печаль над крылатой мечтой не властна, Где лишь море, да небо, да ночь, да луна! <1894>

197. В ГУРЗУФЕ

Посвящается памяти Пушкина

Он был когда-то здесь; на склоне этих гор Стоял он в царственном раздумьи; это море Влекло его мечты в неведомый простор И отражалося в подъятом к солнцу взоре. На этом берегу, в соседстве диких скал, Беглец толпы людской, лишь волн внимая шуму, Свою великую в тиши он думал думу И песни вольные в мечтаньях создавал. Те песни разнеслись по свету, и доныне В сердцах избранников они звучат… а он, Певец земли родной, погиб, людской гордыней, Отравой клеветы и завистью сражен. В холодном сумраке безвременной могилы На дальнем севере, под снежной пеленой, Лежит он — и доднесь презренные зоилы Святыню имени его сквернят хулой. Но сердцу верится, что в царстве вечной ночи Певцу невнятен шум житейской суеты; Что, сквозь могильный сон, души бессмертной очи Доступны лишь лучам бессмертной красоты; Что, может быть, сюда, на этот склон оврага, Где верные ему платан и кипарис Под небом голубым и солнцем разрослись, Где дремлют старые утесы Аю-дага, — Певца святая тень приносится порой Вдали земных сует, страстей, обид и горя, Как некогда, смотреть в простор безбрежный моря, С волнами говорить и слушать их прибой. <1894>

198. «День кончен, ночь идет, — страшусь я этой ночи!..»

День кончен, ночь идет, — страшусь я этой ночи! Я знаю: тихий сон в приют мой не слетит, И будет мрак ее смотреть мне прямо в очи, И тишина ее со мной заговорит. О чем заговорит? Какой коснется раны В заветном тайнике души моей больной? Какие озарит в ней бездны и туманы? Какие призраки поставит предо мной? Что вновь она создаст? Что прежнее разрушит? В какую глубину свой бросит взор немой? Всё — тайна в ней! Но страх томит меня и душит Пред этой шепчущей и зрячей темнотой. О сон, покрой меня ревнивыми крылами! О бред, зажги вокруг победные лучи! Явись, желанный лик, и стань перед очами, Чтоб тьмы мне не видать… О ночь, молчи, молчи! <1894>

199. «Не

в ласке девственной лазури…»

Не в ласке девственной лазури И не в лобзаньях тьмы ночной — В огнях грозы и в стонах бури Мне внятен вечности покой. Сквозь шум и вихрь стихий мятежных, Сквозь знойной страсти вопль и бред Ясней он шлет с высот безбрежных Свой всепрощающий привет. И чем больнее буря стонет, Чем злее страсть, безумней сны, Тем безвозвратней, глубже тонет Душа в блаженстве тишины! <1894>

200. «В моей душе уж вечереет…»

В моей душе уж вечереет, Последний гаснет отблеск дня, И близкой ночи сумрак веет Струей холодной на меня. Но встреча с юностью счастливой, Ее веселье, смех и шум Порой живят волной шумливой Печальный мрак вечерних дум. Участным взором я встречаю Ту мимолетную волну И, ей любуясь, вспоминаю Свою далекую весну. <1894>

201. В САДАХ ИТАЛИИ

Если ждет твое сердце любви — поспешай В тот излюбленный солнцем, пленительный край, Где у склонов цветущих прибрежий и гор Расстилается моря лазурный простор, Где красу юных пальм сторожит кипарис, Где с землей небеса в томной неге слились. Там недвижной теплынью окутанный день Будет нежить мечтаний беспечную лень; А крылатая, черная южная ночь Обоймет… обольстит… и умчит тебя прочь От забот и боязни, сомнений и слез В звездный мир воплощенья несбыточных грез. Этот мир… он — порыв, он — безумье, он — бред! Ни минувшего в нем, ни грядущего нет! Он, лобзая, молчит, потому что нет слов, Чтобы выразить зной его пламенных снов; К жизни робкого сердца, объятого тьмой, Он прильнет лишь на миг… Но тот миг — будет твой! <1903>

202. «В сонме поздних теней ты желанной звездой…»

В сонме поздних теней ты желанной звездой Мне блеснула на миг — и пропала. Эта ласка мечты, эта радость тобой Словно песня в душе прозвучала. Прозвучала и смолкла… И звук ее слов Замер в далях ночных сновидений — И опять надо мной лишь немых облаков Пролетают тревожные тени. В них луча твоего уж глазам не найти; Кроткой песни потеряны звуки; Умирая, слились и привет, и «прости» В призрак встречи, любви и разлуки. Но не властен я сердца мятеж превозмочь, Жгучий пламень под пеплом таится,— И тоска по тебе, как заря во всю ночь, Не дает ни забыть, ни забыться! <1904>

С. А. АНДРЕЕВСКИЙ

Сергей Аркадьевич Андреевский родился 29 декабря 1847 года в селе Александровка Славяносербского уезда Екатеринославской губернии. Отец его, Аркадий Степанович Андреевский [57] , был председателем Екатеринославской казенной палаты; мать, Вера Николаевна, рожденная Герсеванова, принадлежала к родовитой и влиятельной по своим связям дворянской фамилии.

До девяти лет Андреевский жил на попечении своей прабабушки в большом барском доме, стоявшем на берегу Донца, в живописном селе Верхняя Гора, недалеко от Луганска. В доме было много дворни из крепостных — дворецкий, ключник, староста, нянька, прачка, булочница, птичница, коровница и т. п. Андреевский в раннем детстве застал еще нетронутый крепостной быт с его характерным колоритом.

57

В своей автобиографии, говоря об отце, Андреевский упомянул о том, «что единственное произведение… отца — фельетон „Пятигорск“, в котором появилось первое известие о смерти Лермонтова, отмечено Белинским (Соч. Белинского, т. V, стр. 347)». — ПД.