Поезд на Солнечный берег
Шрифт:
– Да, я совершенство со всех точек зрения, – самонадеянно признался вирус, – и вы ничего не можете с этим поделать.
– Таким мы тебя и создали, дружок, – хихикнул Пробиркин, просматривая на свет колбу, в которой болталась какая–то мутная жидкость.
– Да? – ощерился вирус. – Я принадлежу матери–природе. Только она могла создать меня, а вы – используете.
– Но–но, не спорь со мной, – недовольно сказал Пробиркин, – мне лучше знать.
– Количество ублюдков среди человеческого рода, – усмехаясь, заговорил вирус, – свидетельствует о том, что вы даже сами себя толком воспроизвести не можете. Вообще, создавать не по вашей части; вот разрушать…
Пробиркин
– Разболтался ты очень, – сказал он, швырнув колбу на полку через всю лабораторию. – Ничего, когда тебя будут представлять генералу, я уж позабочусь, чтобы ты держал язык за зубами.
Вирус завыл и стал биться о стекло банки, но оно было слишком прочно.
– Для чего меня здесь держат? – спросил он жалобно. – Я на волю хочу! – Пробиркин ласково улыбался. – Хочу свежим воздухом дышать! Хочу жить полноценной половой жизнью! Вот встречу какую–нибудь румяную инфузорию, заведу с ней счастливую семью… У–у–у…
Вирус стонал. Пробиркин поморщился.
– Семью отставить, – сказал он. – Будешь делать то, что скажу я. Пусть Розенкрейцер Валтасарович раскошелится на миллион–другой бубликов, я продолжу исследования и превращу тебя в образцовый антицветочный вирус.
– Зачем? – спросил вирус в полном изнеможении.
– Будешь поражать цветы, – пояснил Пробиркин. – Война до победного конца. Мы исчерпали все средства.
– Это еще что такое? – заворчал вирус. – Я желаю иметь свободу выбора. Кого хочу, того и замочу, я существо свободолюбивое. А указывать ты дома жене будешь, ишь, какой!
– У меня нет жены, – сухо сообщил Пробиркин. – Она от меня ушла.
– Разумная женщина, – одобрил вирус. – Если бы я был на ее месте, то и замуж за тебя не стал бы выходить.
– На что это ты намекаешь? – рассердился профессор. – Терпение мое испытываешь? Вот помещу тебя снова в жидкий недород…
– Не надо, – сказал вирус поспешно, – давай я лучше тебе одну историю расскажу. Жили–были на земле существа, и были они большие и сильные, очень большие и очень сильные, а мозги у них были в кончике хвоста, и маленькие, просто смехотворные. Но они решили, что сильнее их никого нет и больше им некого бояться. Звали их динозаврами, а потом пришли другие, у которых не было хвоста и, соответственно, мозгов не было вовсе, но они понаделали бомб и решили, что они самые сильные и что их–то никто не сможет победить.
– Ну и что? – спросил Пробиркин рассеянно.
– Ничего, – сказал вирус. – Я пошутил. И вообще я не умею рассказывать историй.
– Ты – низшее создание, – презрительно молвил Пробиркин, – поэтому у тебя никогда ничего и не получается.
– Я молчу, – покорно сказал вирус и действительно умолк.
Он смотрел, как профессор возится с аппаратами и препаратами, диктует компьютеру и разговаривает по видеофону с неизвестным в погонах. Потом Пробиркин сбросил халат, преобразился во вполне почтенного господина средних лет и ушел, оставив на двери табличку: «Меня нет и не будет!» – на случай, если кто–нибудь вздумает его искать. Впрочем, это было совершенно излишне, потому что дверь была оборудована такой системой защиты, перед которой побледнел бы сейф вуглускрового банка – если бы, конечно, он вообще мог бледнеть.
Вирус поник. Некоторое время он метался по банке, пытаясь вырваться из нее, но ни к чему хорошему это не привело. Он попробовал поговорить с заспиртованными змеями, но те мирно плавали в своем яде и им, похоже, было не до него. Вирус невольно позавидовал им, и тут до его
– Профессор!
Вирус сначала спрятался, но потом, поняв, что пришли не за ним, успокоился. Внешность Гаргульи удивила его: студент выглядел как вполне нормальный, обычный человек.
– Профессор! Профессор Пробиркин!
Гаргулья потоптался на месте, заглянул зачем–то в банку со змеей, как бы проверяя, нет ли там профессора; последнего там не оказалось.
– Он ушел! – крикнул вирус, осмелев. Гаргулья вздрогнул.
– Кто это? – спросил он с опаской.
– Я, – сказал вирус, показываясь, – честный вирус.
– А! – с облегчением сказал Гаргулья. – Так профессора нет?
– Увы, нет, – подтвердил вирус.
– Тогда вы мне поможете, – сказал Гаргулья. – Мне нужен чумной возбудитель.
– Да? – только и сказал вирус.
– Мы проходили недавно разновидности гриппа. Профессор обещал представить образцы для опытов.
– Понимаю, – сказал вирус. – И что вы будете делать с этим возбудителем?
– Привьем кому–нибудь, – сказал Гаргулья, – и будем лечить.
– Ах, опять, – вздохнул вирус. – Как мне это надоело!
– Так это вы? – обрадовался Гаргулья.
– Я, – печально сказал вирус. – Только я не лечусь, – добавил он тихо.
– Очень рад знакомству с вами, – сказал Гаргулья.
– Взаимно, поверьте, – отозвался вирус. – Я чумовой, то бишь чумной. Надоело мне убивать маленьких мышек, пора развернуться. Я был рожден для великих свершений, но в этой банке совершенно лишен возможности их, так сказать, осуществить.
– Вы очень добры, – заметил Гаргулья. – Со стороны вируса редко встретишь такую чуткость.
Но вы меня не бойтесь, я хороший, – добавил он, открывая банку и надевая на вирус ошейник. – На это я и надеялся, – сказал вирус.
Сон двадцать седьмой
Вампир Лаэрт решил взять отпуск. Имеет вампир право брать отпуск или нет? Сам Лаэрт считал, что после всех треволнений с собачьей шубой и сердечными делами хозяина он вполне заслужил небольшую передышку. Лекарство Пробиркина действовало безотказно, и клочья вампирской шкуры валялись во всех комнатах, а Филипп ничего не замечал. Лаэрт с горечью констатировал, что его друг стал на удивление бесчувственен. Если бы Филипп ворчал, пенял Лаэрту на беспорядок и вообще его доставал, Лаэрт принял бы это как должное; но Филипп, как и все влюбленные, не желал видеть ничего, кроме своей любви. Лаэрт махнул на него рукой и, собрав небольшой чемоданчик, подался за Город. Там на брокенской вечеринке он прибился к компании вампиров, признавшей в нем своего. Лаэрт объездил с ними весь свет, между делом успев посвататься к хорошенькой ведьме и попить кровь у известной писательницы, автора вампирских детективов. Вспоминая об этом впоследствии, Лаэрт всякий раз желтел и плевался, потому что в жилах у писательницы текла не кровь, а самые что ни на есть настоящие чернила. Со сватовством тоже ничего не вышло, ибо ведьма на поверку оказалась вовсе не ведьмой, а вульгарнейшим вампиром–трансвеститом, и совершенно разочарованный Лаэрт вернулся в хозяйский дом ровно через три недели после того, как оставил его, то есть через двадцать семь дней.