Поезд на Солнечный берег

Вербинина Валерия

– Доброй ночи, Розенкрейцер Валтасарович.

– Вас не видно, – отечески пожурил его Вуглускр. – Вы больше не кажете к нам ни носа, ни прочих частей вашего тела. Вы случайно не больны?

– Я? Нет, не болен. Да, болен. – Филипп поднес руку к пылающему лбу. – Но это пустяки.

Лицо Вуглускра смягчилось.

– Рад слышать это, – сказал он. – Нам надо с вами встретиться, Филипп, и поговорить.

– О чем?

Магнат снисходительно улыбнулся:

– О счастье, дорогой мой, о счастье, которое ожидает вас… и мою дочь, разумеется. Как по–вашему, семь

тысяч – это много или мало?

– Семь тысяч чего?

– Приглашенных, – осклабился Вуглускр. – Конечно, выходит почти что по–семейному, в узком кругу, так сказать. С другой стороны, я ратую за пышность, которая подразумевает неповторимость, а следовательно, единственность. В своем роде, конечно. Но я бы хотел знать и ваше мнение, дорогой.

– Да, – сказал Филипп, не понимая, чего от него хотят, и думая только о том, как бы поскорее завершить этот ненужный и тягостный разговор.

– Завтра в пять часов я жду вас, – сказал Вуглускр. – Постарайтесь быть точным, мой день расписан по минутам. Заметьте, ради вас я жертвую… впрочем, неважно. Всего хорошего, сынок.

– Да, – повторил Филипп. – Всего хорошего.

Финансист отключился. Вампир достал из вазы свою руку и задумчиво играл ею.

– В чем дело? – спросил его молодой человек.

– Ни в чем, – живо откликнулся Лаэрт.

Филипп сел на диван и устало провел ладонями по лицу.

– А все–таки?

– Я думаю, – сказал Лаэрт, косясь на однотомник Дюма, – я думаю, что Вуглускр довольно… э–э… влиятельный человек.

– И что из этого? – с досадой спросил Филипп.

– Ваша жизнь может осложниться, – тактично, как ему показалось, заметил вампир.

Филипп молчал.

– С другой стороны, она может и не осложниться.

– Свинья.

– Неправда, я всего лишь бедный вампир, хозяин. Я видел разное на своем веку, и мне не привыкать к нищете. Конечно, сейчас мне хорошо, и я не прочь, чтобы так было и впредь, но ведь не это главное, хозяин. Я не могу видеть, как вы страдаете.

Филипп нахмурился:

– Я не страдаю.

– Страдаете.

– Говорю же, нет! И потом, откуда тебе знать?

Лаэрт вздохнул:

– Хозяин, я когда–то тоже был человеком и помню об этом.

– Мне не нравятся твои воспоминания, – отрезал Фаэтон, отворачиваясь. – Замолчи.

Лаэрт позеленел: он предпочел бы, чтобы Филипп поколотил его, чем разговаривал таким голосом, уставившись в стену безжизненным взглядом. Зазвонил видеофон.

– Это опять он! – простонал Филипп. – Не надо, меня нет!

Монитор не прояснялся; затем что–то произошло, и на экране показались помехи, которые неожиданно слились в лицо Ады.

– Филипп, – произнесла она.

– Его нет, – сообщил видеофон, – что ему передать?

– Я здесь, я здесь! – крикнул Филипп, бросаясь к видеофону.

– Здравствуй, Филипп, – сказала Ада печально.

– Ты где? – спросил Филипп. – Почему ты не звонила? Я так ждал тебя! Что–нибудь произошло? Отвечай скорее!

Изображение на мониторе дрогнуло, по нему пробежали полосы.

– Ничего не произошло, – сказала Ада. – Просто я не могу больше

встречаться с тобой.

Лаэрт в отчаянии обхватил лапами голову. Филипп не верил своим ушам.

– Почему?

– Я… не могу. Филипп, пожалуйста, не спрашивай у меня ничего.

– Это жестоко, – сказал молодой человек, улыбаясь посеревшими губами, – это… очень жестоко. Ты не любишь меня?

– Люблю. Нет, Филипп. Тебе грозит опасность, если ты… если я…

– Ты лгала мне, – покачал головой Филипп, – и лжешь теперь.

– Прости меня, – сказала Ада, – если сможешь.

– Ада!

Изображение задрожало, и весь экран залил белый свет с тысячью пляшущих черных точек. Видеофон отключился.

Лаэрт боялся вздохнуть. Филипп тяжело сел.

– Знаешь, – сказал он, – я сейчас подумал: как жаль, что Орландо сбросил рояль не на меня. Может быть, я был бы счастливее.

Лаэрт захлюпал носом.

– Не реви, – приказал Филипп.

– Это не я, – виновато сказал Лаэрт.

– А кто?

– Не знаю, – хлюпнул Лаэрт и зарыдал в три ручья. Они потекли на пол и залили гостиную. Система безопасности жилища пронзительно заверещала, угрожая потопом, наводнением и тысячью бед. Филипп ничего не предпринимал, хотя вода стояла уже по колено и по ее глади весело бежали бумажные кораблики. Квакали лягушки. Наконец он обратил внимание, что столик плавает.

– Почему здесь вода? – спросил он.

Лаэрт вытер глаза.

– Дождь на улице, – объяснил он и включил аварийную автосушку.

– Я ее найду, – не слыша его, пообещал Филипп. – Я должен с ней поговорить. Ты радо? – спросил он у зеркала.

«Пушистый был прав, – подумал Лаэрт, – он не в себе».

Филипп облачился в черный джемпер и брюки из джинсовой парчи. Он явно был угнетен и не старался скрыть этого. Когда Лаэрт предложил ему на всякий случай взять с собой дырокол, Филипп отстранил его лапу от себя; также он не захотел, чтобы верный вампир провожал его на крышу, где стоял истребитель.

Сон тридцатый

Филипп стоял у края крыши. Ветер шевелил его непокорные волосы. Тяжелые облака ползли по небу, но ни капли дождя не падало из них. Истребитель, в полной боевой готовности, молча дожидался своего хозяина.

«Я найду ее», – решил Филипп и, зажмурившись, скользнул вниз. Земля закачалась и поплыла ему навстречу, поток воздуха омывал тело. Он падал.

«Разобьюсь или нет?»

Филипп пролетел мимо окон Орландо, пустых и черных, – звезды не было дома. Алая мостовая неуклонно приближалась, и на втором этаже молодой человек, сделав гигантское усилие, остановился, но тотчас же неодолимая сила подхватила и понесла его. Филипп тяжело дышал; он лежал на тротуаре. При падении он рассек висок. Юноша не знал, опасно это или нет; он поднялся и невольно посмотрел вверх, на башни, с которых прыгнул так бездумно. Голова у него слегка кружилась. Он отошел к стене, прижался к ней и закрыл глаза. Сердце билось напряженно и яростно, как колокол, оглушая его. Кто–то чихнул вблизи Филиппа, и он открыл глаза. Человек чихал, не переставая.