Поезд на Солнечный берег

Вербинина Валерия

– Эпидемия скоро пойдет на спад, – сварливо перебил зятя Вуглускр.

– Откуда у вас такие…

– Сведения? Нет! – магнат засмеялся желчным, неприятным смехом. – Просто некому будет умирать. Все цветы передохнут – вирус настигает их в первую очередь. Что касается людей, то слабые умрут, а сильные останутся. Это называется естественный отбор.

– Да, Дромадур говорил со мной об этом, – сказал Пончик нерешительно. – Он считает, что нам с вами целесообразно покинуть Город, пока все не уляжется.

– Я никуда не уеду, – отрезал Вуглускр. – Вы не хуже моего

знаете, что все пути по воздуху перекрыты. Во–первых, официально запрещено покидать Город, а во–вторых, другие города закрылись для нас, как только началась эпидемия.

– Кроме Солнечного берега, – добавил Пончик. – Ведь дорога туда ведет по земле. Я полагаю…

– Нет, – отрезал Вуглускр. – Мне сейчас надо строить мавзолей для дочери. Нет и еще раз нет. – Он наконец сел. – Вас я не держу, прошу заметить. Я понимаю, весь этот кавардак кого угодно выведет из равновесия. Сначала на две сушки, потом на три, а потом, того и гляди, бублик станет дыркой от бублика.

– Так далеко дело не зайдет, – молвил Пончик обнадеживающе.

– Не зайдет? Вы так уверены? Полный кавардак, говорю я вам! Все стало с ног на голову. Возьмите хотя бы солнце, которое взошло ночью.

– Солнце? – тупо переспросил Пончик.

– Ночью! Ночью, мой милый. Не спутник, а настоящее, подлинное солнце. Каково вам это? Даже природа и та свихнулась!

– Это не природа, – задумчиво сказал Пончик. – Это наверняка Филипп.

– Что? – болезненно спросил Вуглускр. – Оставьте вы это. Кому–кому, а ему это точно не под силу.

– Он очень опасен, – проговорил Пончик. – Он волшебник. Он может летать и строить радугу, насылать дождь и ураган. Ему даже министерство погоды не указ.

– Волшебник! – рассмеялся Вуглускр. – Волшебник! Да будь он и впрямь так силен, как вы говорите, не я, а он сидел бы сейчас на этом месте, и оба мы были бы у него сейчас на посылках. Забудьте эти сказки для детей. Займитесь лучше бубликом и подыщите мне кандидата на место Дромадура. Генералу давно пора в отставку по состоянию здоровья.

Вуглускр кивнул Ляпсусу, показывая, что аудиенция окончена. Пончик вышел, и тяжелые двери сомкнулись за ним. Пасть сверкающего лифта поглотила его и помчала по шахте.

«Мавзолей… Лучше он ничего придумать не мог».

Слова Вуглускра некстати напомнили его зятю, что он овдовел. Пончик попытался разобраться, какие чувства вызывает в нем мысль, что Матильды больше нет, и пришел к выводу, что его это ни капли не волнует. Взволновало его, пожалуй, только одно из замечаний Вуглускра. Лицо Пончика приобрело серьезное выражение.

«Дромадур… Лучшего кандидата, чем я, на его место не найти. Только как подать эту мысль старику?»

– Очень просто, – произнес чей–то голос прямо ему в ухо.

Пончик отпрянул.

– Кто здесь? – слегка оторопев, спросил он.

– Ты лучше спроси, кого здесь нет, – съязвил голос. – Ну?

– Этот лифт только для меня и для господина Вуглускра, – сказал Пончик твердо. – Никто, кроме нас, не имеет права им пользоваться. – При каждом новом слове голос его креп, обретая уверенность.

– Ну? А разве я говорю,

что есть кто–то? – возразил голос. – С одной стороны, я вроде бы как не существую. С другой – я здесь, на земле, уже миллионы лет, и ничего поделать с этим нельзя.

– Это глупо, – сказал Пончик. – Немедленно выходите, или я позову на помощь.

– Зови, – хихикнул голос.

Пончик напрягся. Лифт катился по шахте, и в кабине, кроме него самого, определенно никого не было; однако, напряженно вглядываясь, он различил на уровне своего лица какое–то полупрозрачное тело, которое застывало и обретало мощь в неверном свете ламп. Рядом с первым телом покачивалось еще одно, неопределенных очертаний. Пончик вздрогнул и отпрянул к стене.

– Первый! – прожурчал голос из репродуктора.

Пончик оглянулся и увидел за собой импозантного толстяка, державшего под ручку чрезвычайно вульгарную краснощекую особу в шляпке–канотье, лихо насаженной на сожженные химией кудри. Поднеся ладонь ко лбу, Пончик обнаружил на ней холодный пот.

– Привет от Генриха, – сказал толстяк, хихикнув. Краснощекая присела в книксене.

– Первый этаж, – повторил репродуктор.

– Держите их! – закричал Пончик, падая.

Прибежали охранники. Заместителя Вуглускра вынесли из лифта, кабину обыскали, но в ней никого не оказалось. Пончик оттолкнул руки, державшие его.

– Я сам, – сказал он почти грубо, – сам. Небольшая слабость. Переутомление…

Взгляды охранников прожигали ему спину. Медленно он дошел до дверей своего кабинета. В прохладном полумраке ему тотчас сделалось легче. Видеофон влажно мерцал, притягивая взгляд. Пончик откинулся головой на спинку стула, немедленно превратившегося в удобное кресло–кровать. «Завтра же на поезд, и прочь отсюда, прочь, как можно дальше, дальше…» Он лежал, и под закрытыми веками ему виделось пестрое море.

Сон пятьдесят второй

Море всколыхнулось, зашумело, зарокотало тысячью голосов. Море было толпой, и толпа была морем. Человеческие волны накатывались друг на друга, разбивались друг о друга, вспыхивали, сливались и гасли.

Старое здание вокзала, крашенное серой облупившейся краской, было переполнено. Измученные люди сидели на чемоданах, баулах, сундуках. Куда–то изгибались длиннейшие очереди. Собаки лаяли, дети заливались плачем, и повсюду Филипп видел все те же искаженные страхом, надеждой, тоскою лица. Ада крепко прижималась к нему, и он вел ее, закутав в половину своего пальто и обняв за плечи вынутой из рукава рукой. Со стороны, должно быть, они выглядели препотешно в чужих телах – рыжий веснушчатый юноша в очках и деревенская простушка, – но даже в этом маскарадном обличьи они узнавали друг друга, и глаза их сияли все тем же нестерпимым светом любви. Лаэрт чинно сидел в кармане пиджака Филиппа, а Орландо то шел впереди, то пропадал где–то сбоку – толпа кружила, относила его, но он возвращался. По временам Филипп улавливал в гаме его кашель, но стоило ему спросить Орландо, что с ним, как тот неизменно отвечал: «Ничего». И Филипп умолкал.