Поэзия на европейских языках в переводах Андрея Пустогарова

Сборник

Negerbraut

Круговорот

В одиноком коренном зубе проститутки, тело которой осталось неопознанным, была золотая пломба. А остальные зубы выпали, словно сговорились. Этот же выдернул патологоанатом и заложил в ломбард, чтоб сходить на танцы. – Пусть только прах снова становится прахом, — сказал он.

Kreislauf

Бертольт Брехт

(1898–1956)

Сказание о мертвом солдате

Война тянулась четвертый год с надеждой на мир – никакою. Солдат окончательный сделал расчет и умер смертью героя. Да только война по-прежнему шла, и Кайзер был вовсе не рад — на фронте свои не закончив дела, умер его солдат. И спал, погруженный в летнюю тьму, спокойно в могиле своей. Но в полночь однажды приходит к нему комиссия

из врачей. Да, глиняный холмик его небольшой комиссия обступила, и выкопан был рядовой лопатами из могилы. Осмотрен комиссией был рядовой, иль что от него осталось. Решили, что полностью годен он в строй, вот только запачкался малость. Комиссия та сквозь ночную тьму его повела за собой, и, если б не каска, мигали б ему звезды над головой. И влили шнапс ему в гниль и прах, и было это не слабо — две медсестры у него на руках и полуголая баба. А чтобы не сильно вонял солдат, священник махал кадилом, хоть все равно разносился смрад — всем муторно было. Но все вокруг кричали «Ура!», веселый играли марш, и, ноги выбрасывая от бедра, шел бодро солдатик наш. И, братской его придержав рукой, шли два санитара вслед, чтоб, в грязь свалившись, сценой такой не портил картину побед. И в саван они обрядили его — цветов державного флага, чтоб никакое цветное дерьмо не падало из бедолаги. Во фраке с манишкой и с пачкой банкнот банкир замыкал этот морг, почувствовав с гордостью – он патриот, гражданский свой выполнил долг. Вели по шоссе его, как на парад, играя марш без запинки, и вправо и влево шатался солдат, как в бурю снежинки. Собаки и кошки вопят во всю пасть и крыс раздается хор: Нет! Нет! Не хотим под француза попасть! Не вынесем этот позор! И бабы в деревнях, где он проходил, не спали уже до утра, и месяц сиял изо всех своих сил, деревья кричали «Ура!». Собаки и бабы кричали: «Герой!» Священник кадил ему рьяно. Солдата водили они всей толпой, как пьяную обезьяну. А может, солдата никто не видал в пути от двора до двора, поскольку приветствий скрывал его шквал, и марша, и криков «Ура!». Вокруг хороводы уже повели, толпа окружила, как лес, и было солдата не видно с земли — лишь звездам с небес. Но звезды лишь ночью на небе горят. Вот красный восход полосою, и надо опять, понимает солдат, погибнуть смертью героя.

Legende vom toten Soldaten

Пауль Целан

(1920–1970)

Смертельная фуга

Черное молоко предрассветных потемок мы пьем тебя вечером пьем тебя в полдень пьем тебя утром и на ночь могилу роем себе в небесах в ней будет не тесно Один человек живет в этом доме он играет со змеями а в сумерки пишет в Германию ах золото твоих волос Маргарита напишет выходит наружу ему светят звезды свистом подзывает охотничьих псов свистом подзывает своих евреев велит рыть могилу а после дает нам приказ делать вид что танцуем это такая игра Черное молоко предрассветных потемок мы пьем тебя на ночь мы пьем тебя в полдень и утром и вечером Один человек живет в этом доме он играет со змеями а в сумерки пишет в Германию ах золото твоих волос Маргарита пепел твоих волос Суламифь могилу роем себе в небесах в ней будет не тесно Он нам кричит вгрызайтесь в землю поглубже а остальные пускай запоют это такая игра кусок железа достает из-за пояса и машет им синеглазый глубже вонзайте в землю лопаты а остальные пусть делают вид что танцуют это такая игра Черное молоко предрассветных потемок мы пьем тебя на ночь мы пьем тебя в полдень и утром и вечером Один человек живет в этом доме ах золото твоих волос Маргарита пепел твоих волос Суламифь Он играет со змеями он кричит сыграйте сладостно в Смерть Смерть виртуоз из Германии кричит пусть скрипки мрачнее звучат тогда вы дымом подниметесь в небо в могилу свою в облаках вам будет не тесно Черное молоко предрассветных потемок мы пьем тебя на ночь мы пьем тебя в полдень Смерть виртуоз из Германии мы пьем тебя утром и вечером Смерть синеглазый виртуоз из Германии он настигает тебя кусочком свинца он без ошибок тебя настигает Один человек живет в этом доме ах золото твоих волос Маргарита спускает охотничьих псов и в небе нам дарит могилу играет со змеями в мечтах его Смерть виртуоз из Германии золото твоих волос Маргарита пепел твоих волос Суламифь

Todesfuge

Молитва

Нет его – некому больше лепить нас из глины, некому заговаривать прах. Тому, кого нет, дали обет — цвести ради него, навстречу ему. Были ничем и будем ничем — призраком розы, розой, которой нет. Пестик ее, нить накаливания души, угольный прах в красной короне, зажигаясь от Слова, над шипами поет.

Psalm

Князь тишины

Ни к чему на стекле рисовать сердце. Князь тишины перед дворцом обходит строй. Он на верхушке поднЯл флаг – лист, что синеет по осени. Он раздает солдатам сухие стебли печали и соцветия времени. С птицами в волосах идет спрятать меч в воду. Ни к чему на стекле рисовать сердце. Бог ходит в стае, укрывшись плащом, тем, что однажды упал с твоих плеч на ступени, ближе к ночи – дворец был в огнях и на языке людей ты сказала: Любимый… Он не знает, чей это плащ, не окликает звезду, а идет за листом – ему послышалось: стебель… соцветия времени

der Herzog der Stille

«Полная пригоршня времени…»

Полная пригоршня времени — это ты приходишь ко мне, и я говорю: Волосы у тебя не каштановые. Как легко ты кладешь их на весы горя — они тяжелее меня. Корабли приплывают за ними, грузят их в свои трюмы и везут продавать на базар вожделенья — ты улыбаешься мне с глубины, я по тебе плачу на чаше весов, по-прежнему легкой. Плачу, что волосы у тебя не каштановые, в обмен на морскую воду ты отдала завитки. Ты прошептала: весь мир заполнили мной, навсегда я – овраг в твоем сердце. Ты говоришь: сыпь в свою чашу всю листву лет — время, чтоб прийти и меня целовать. Листва у времени коричневая, а твои волосы – нет.

Die Hand voller Stunde

Марианна

Нет сирени в твоих волосах и лицо твое из зеркального стекла, туча идет от глаза до глаза, из Содома уходя в Вавилон, словно листву, башню наземь стряхнула и бушует среди серных стволов. Над твоим ртом полыхает молния. В том ущелье – разбитая скрипка, кто-то водит смычком по белоснежным зубцам, но тростник звучит лучше. Любимая, ты сама, как тростник, а мы – целиком из дождя. Твое тело – вино несравненное, пьем его вдесятером, твое сердце – барка с зерном, мы – его стража ночная, Маленький кувшин синевы пролился над нами, и мы засыпаем… Перед шатром взвод на руках тебя поднимает, и, выпивая, мы несем тебя хоронить. На каменных плитах всего мира монетой звенит крепкое серебро снов.

Marianne

Годы от тебя до меня

Твои волосы вьются от моих слез. Синевой своих глаз накрываешь ты стол нашей любви: ложе между летом и осенью. Мы пьем брагу, которую приготовили не я и не ты, не кто-то третий – жадно допиваем остатки. Видим друг друга лишь в зеркалах на дне моря и все быстрее меняем блюда: ночь – это ночь. Она начинается утром и кладет меня рядом с тобой.

Die jahre von dir zu mir

«Ночью ты была…»

Ночью ты была по ту сторону жизни. Но мои слова вернули тебя. Теперь ты здесь. Все теперь – правда, и все – ожидание правды. Стебли фасоли тянутся вверх под нашим окном. Помни о том, кто разрастается рядом и за ней присматривает. Бог, которому оставлены мы, лишь часть, заместитель, рассеянный всюду: смертью всех скошенных он на той стороне прирастает. Взгляд нас уводит туда, с той стороной заводим знакомство.

Dein Hinubersein

«Ночные стебли…»

Ночные стебли из сердец и голов проросли и от слов, что серп говорит, они к жизни припали. Молча, как они, взвеемся мы на миру. Наши глаза нас обманули, желая утешить. Они ищут на ощупь, знак подают в темноте. Пустые, молчат твои взоры в моих. Словно бродяга, подношу твое сердце к губам, потому что к своим ты мое поднесла. То, что пьем мы сейчас, утоляет жажду этих мгновений, нас, таких, какие мы есть, к губам времени подносят мгновенья. Но придемся ль по вкусу? Ни звук и ни свет не проскользнут между нами, и мы говорим: О, стебли, ее стебли, ночные стебли.