Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

Коллектив авторов

14

Как заиграл дударь плясуху, Тут наш Тарас не утерпел И с лавки он, что было духу, Скакать но хате полетел. Такое он порой отхлопнет, На удивленье всем богам: То он присвистнет, то притопнет, Пойдет вприсядку тут и там. Глядел Юпитер, и дивился, И в лад с дудой в ладоши бил. Потом к Тарасу протеснился И так его остановил: «Да ты откудова, приятель? Зачем явился на Парнас? Ты кто такой? Ты не писатель?» «Нет, мой панок! — сказал Тарас. Я полесовщик с Путевища. Чуть свет сегодня со двора. Добрел досюда, лесом рыща, Да и домой уж мне пора. Уважь меня, паночек, лаской: Нельзя ль домой меня провесть? Ходивши по горе Парнасской, Мне больно захотелось есть…»

15

«Кивнул Зевес, и мигом Геба Похлебки в миску налила И добрую краюху хлеба, Сказавши: «Ешь», — мне подала, Похлебки досыта наевшись, Поклон отвесив всем вокруг, Я, за плечи кошель надевши, Собрался уж идти, как вдруг Меня зефиры подхватили, Кто за руку, кто за кушак, И, словно птицы, потащили Чрез весь Парнас, да шибко так. Несли на крыльях, будто ветер, И прямо принесли в наш лес. Гляжу: уже, должно быть, вечер Вон месяц на небо полез…» С тех пор Тарас уж не гуляет Чуть

свет, как прежде, по лесам, И людям добрым не мешает Таскать лесины по ночам. Так вот что видел наш Тарас, К богам взобравшись на Парнас, Он мне все это рассказал, А я в тетрадку записал.

^1836–1842

НЕИЗВЕСТНЫЙ АВТОР (1-я пол. XIX века)

РАЗГОВОР ДАНИЛЫ СО СТЕПАНОМ

В ясный день погожий, в праздник это было, Под забором сели Степан и Данила, И ну горячиться, и ну волноваться, Как жить дальше будем и что может статься. Мол, народ толкует на всем белом свете, От попов услышав про новости эти, Что придет, мол, скоро воля в села наши, Только вот с панами враз не сваришь каши; Что крестьянам нужно, то панам не мило, Словно к черту в пекло, зря уходит сила. Царь указ напишет, а они виляют, Стакнутся, споются, царю отвечают: — Государь великий, что же это будет? Мужику дать волю — он себя погубит. Мужикам без пана жить в миру негоже, Перебьют друг друга — сохрани нас, боже! Ими править нужно крепкими вожжами, Да чтоб тут же, рядом, батоги лежали. Коль не настращаешь хамов барской силой, Перебьют друг друга — господи, помилуй! Видит бог, без водки не живется хамам, А без бар не сладишь с пьяным да упрямым. Ведь когда напьется — колом драться станет, А дети-то плачут — хлеба ни куска нет. А под господами хам не загордится, Даже и не битый — вдоволь надрожится, Потому что знает: барии спросит строго; Без пана от хама не дождешься прока!» Вот, друзья, как баре врут да подвирают, Пред царем поклепом, грязью нас марают. Как от кости в горле, пану будет больно, Если жить мы станем хорошо и вольно. Врет на хама барин, как хочет, так хает, Царь панам-то верит, да еще их хвалит. А мы, братья, терпим горькую неволю, Житье проклинаем, сиротскую долю. Правда, что не знали ни отцы, ни деды, Чтоб мы не терпели от барина беды; Но расклад сегодня дедам не знакомый — В ходу не сермяга, а сюртук суконный. Треснут баре, лопнут, знать мы их не будем, Царь поверит добрым, справедливым людям. Мужику бы волю под рукой единой, Да чтобы не смели звать его скотиной! Да, Степан, дождемся, будут перемены, Баре тебе скажут: «Господин почтенный!» Ты им не ответишь и не снимешь шапки, А пройдешь не глядя, словно мимо шавки. А урядник бросит требовать почтенья, Требовать пудами сала да печенья; Посылать не станет он по наши души, Чтоб дрова возили, да еще посуше; Чтоб таскали воду для двора, для хаты, Чтоб корыта мыли, ведра и ушаты; Чтоб заботой нашей чистилась посуда, Чтоб, как жар, горели казаны и блюда; За шерсть и за пряжу бросит придираться, Бросит издеваться, лаяться и драться; За полночь, бесстыжий, навалясь на брагу, Он гонять не будет мужика-беднягу; Перестанет крыть нас надо ли, не надо За жнивье, за пашню, за покос, за стадо, За то, что не к сроку вышел на работы, Что работал мало, как бы без охоты… А когда случалось, чтоб мы попросили, Чего не хватает — плуга ли, косы ли: «Христа ради, сударь, окажи нам милость!» — Разорется так он, что во сне не снилось. А коня добиться — как дойти до рая: Барыня не в духе, барин все хворает. «Приходи в другой раз!»-дворня-челядь скажет, А земля-то сохнет — и кто ее вспашет? На земле трудиться — не гулять на воле: Ни коня, ни плуга — чем поднимешь поле? Работай, хоть тресни, — не скажут спасибо, А могли бы глянуть, пожалеть могли бы! Вот весны дождемся, вволю будет света, Но в мужицкой хате не в радость и это: Барщине конца нет — с косами, с серпами, С лошадьми, волами, скирдами, снопами; Этому — жечь уголь, тому — на охоту, По лесам скитаться, бродить по болоту, Этот гонит водку, другой — при обозе, Зададут работы — помоги, о боже! Кто сгребает сено, кто с рассвета косит, Кто подводы грузит, кто охапки носит — Чтоб вам пусто было! До черта работы — Диво ли, что нету к барщине охоты? Осенью без счета на извоз гоняют, Кур, грибы и яйца чохом отнимают. Барские амбары доверху наполни, О прихоти панской — о рекрутах помни. Мост чинить гоняют баре в воскресенье — Чтоб им в этой жизни не видать веселья! «Почему работать не пришел с зарею? Почему топор свой не принес с собою? Где крупа, где пряжа, полотно льняное? Как посмел ты спорить, хам, со старшиною?» Да вари им пиво — без меры, без счета, Днем и ночью парься — такая работа! Со скотиной панской крутишься, как в пекле, Хоть плачь, хоть молись ты — недолго до петли; Вьюга ли, гроза ли, лютая ли стужа — Тем сильней гоняют, чем погода хуже; Вставай на работу, да без разговора, А не то из хаты вытащат за ворот: «Ты ступай на пашню, ты — поить скотину, Ты — копать картошку, а ты — на плотину, Ты коров погонишь, ты — овечье стадо, Ты сарай поставишь, ты — забор у сада…» Трудятся и дети, едва поумневши: К гусям — кто побольше, к уткам — кто поменьше. Дергают, как черта, скачешь что есть духу, Часто не поспеешь пожевать краюху. День-деньской в работе, аж разломит спину, А начальство лает, будто на скотину. Словно черт, урядник — с верткою походкой, Да со злобным взглядом, да с луженой глоткой; Как начнет орать он, вместо разговору, Так душе расстаться с телом будет впору; Обозлясь, не может обойтись без крови — У него всегда есть плюха наготове; Мужика «причешет» — пол-чуба оставит, Усы «подровняет», бороду «поправит». А уж хватишь страху — травит, словно зайца, Хоть лаской, хоть пляской, хоть мольбой спасайся! Ничто не поможет — паришься, как в бане, Хоть и прав, а держишь язык за зубами… Только скоро, братцы, сила их порвется, Кончится их гонор, кончится господство. Дай бог только люду вольности добиться, Господам придется слезами умыться. Там, где было сошек, как весною цвету, Вспаханной полоски не найдешь и следу, Будет сплошь равнина, впору бегать волку, Без крестьян у пана век не будет толку. Старые покосы скоро станут лесом — Кто косить там будет? Пан на пару с бесом? Если пашни станут гиблыми местами, То и власти панской навсегда не станет. Вот тогда узнают, что такое горе, А сейчас и мысли нет у них о голи. Только и услышишь: «Быдло, прочь поди ты!», А добром-то нашим сундуки набиты. Кабы дал господь нам пережить такое, Как бы все мы славно зажили в покое! Жить бы нам без страха, без господской воли — Было бы и ладу и добра поболе. Пан тебе сказал бы: «Позабудь плохое, Сделай милость, нынче приезжай с сохою. Заплачу, что скажешь, выпьешь напоследок, Передам с тобою гостинцы для деток. Завтра, если можешь, приходи с косого, Женщины с серпами, а сын — с бороною. Заплачу заране — знаю, всем известно, Ты крутить не любишь, работаешь честно!» Да, нужда притиснет, как ужа, придавит — Не один заплачет, спеси поубавит. Да и хватит с нас лишь спрашивать так строго — Будет испытанье и папам от бога. Нас они терзали, плакать не давали, Грешен ли, безгрешен — без конца карали. А теперь самим им то же, что и людям, Что нам раньше было, то теперь им будет. А тем нашим барам, что нас драли, — боже, Дай им, чтоб узнали на своей же коже! Не поймет вовеки голодного сытый, Пока сам не ткнется в это же корыто, И почем фунт лиха посчитает шустро — Все поймет он, если в брюхе будет пусто; Без еды в затылке поскребет уныло — Так царем и богом задумано было!..» Говорил бы дольше Данила Степану, Да принес нечистый панскую охрану. Как пошла тут ругань, да тычки, да плети — Так пришлось закончить разговоры эти…

КАСТУСЬ КАЛИНОВСКИЙ(1836–1864)

* * *

Марыся чернобровая, голубка моя! Куда же делось счастье, где радость твоя? Все сгинуло, как не было, прошло, миновалось, Одна горечь горькая на сердце осталась. Уж раз за нашу правду всевышний карает, К предвечному престолу идти повелевает, — Пойдем, но только правды своей не теряя, Пусть лучше не видать нам пи счастья, ни рая! Не плачь, не кручинься, на кару не сетуй, То воля господня, смирись с волей этой; А вспомнишь меня — обо мне помолися, А я с того света отзовусь, Марыся. Так здравствуй вовеки, мужицкий Народ мой! Дай бог тебе жизни счастливой, свободной, И помни про Яська, погибшего брата, Про Яська, что умер за правду когда-то. А уж если слово превратится в дело, Тогда сам за правду выступай смело, Потому что с правдой пристойно быть людям. Дождешься, Народ мой, — свободными будем.

ФРАНЦИСК БОГУШЕВИЧ (1840–1900)

СМЫЧОК

Ой, дайте, друзья, Мне смычок такой, Чтоб, — хоть сгину я, — Пел смычок живой. Чтобы голос тот Целый свет будил, Где народ живет, Где когда-то жил. Если дуб смычком Трону вековой, Темный лес кругом Запоет трубой, Той, что божий люд В наш последний час Позовет на суд… Позовет и нас. Если вдруг смычок Тронет ель одну, Я в бараний рог Синий бор согну. Чтоб проснулся он, Чтоб пел и рыдал, Чтоб наш плач и стон В том бору стоял. Березку слегка Тронул бы смычком, — Плакала б века Вместе с мужиком. Чтобы листья в лад Зазвенели бы. И звончей щеглят Зашумели бы. Если тем смычком Чуть кремень задеть, — Встанет дым столбом, Камню — не стерпеть! В щебень да песок Он распался бы, Только пел голосок, Надрывался бы. Чтоб услышал всяк Да и пожалел, Твердый бы размяк, Мягкий разомлел. Ох, когда б смычком На сердцах играть! Хоть сгинуть потом, А голос подать!

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Спи сыночек, люли-люли. Наши курочки заснули, Задремали и цыплятки, Спят под крылышком хохлатки. Отчего ж тебе, сыночку, Все не спится в эту ночку? Может, вырастешь ты паном Аль великим капитаном, Позовешь на новоселье, — То-то матери веселье! В красный угол гостью просят, Хлеб и соль ей сын подносит, Ручки-ножки ей целует, И ласкает, и милует. Перед всем честным народом Угощает крепким медом, Да лепешками из мака, Да горячей верещакой. Спи, сыночек, люли-люли. Куры с вечера уснули. Спи и ты, родимый, сладко. Хоть я бедная солдатка, А любой, узнав о сыне, Предо мною шапку скинет. Спи, родимый, люли-люли. В гнездах ласточки уснули. Отчего ж тебе, сыночку, Все не спится в эту ночку? Может, вырастешь ты паном Аль великим капитаном. Станешь ты чинить расправу, Наживешь худую славу. Будет смертушки убогий Для тебя просить у бога. Спи, сыночек, люли-люли. Петухи давно уснули. Мать придет к сыночку в гости. Он велит ей бросить кости, И пойдет она дорогой, Одного прося у бога: Чтобы ей забыть о сыне И не знать, когда он сгинет!.. Спи, родимый, люли-люли. Наши курочки уснули. Ой, не будь ты лучше паном, Ни великим капитаном, Будь чем мать тебя родила, Чтоб я в гости не ходила, — Век с тобою вековала, Вместе горе горевала. Спи, сыночек, люли-люли. Куры с вечера заснули. Задремали и цыплятки, Спят под крылышком хохлатки.

ЯНКА ЛУЧИНА(1851–1897)

* * *

Не я пою, — народ божий Придал песне лад пригожий. Со своей землей родною Цепью скован я одною. Скован с ней по доброй воле, — Будь то в доле иль в недоле. Если где случится горе, Плачет сердце, братьям вторя. Слышу ль радостные вести, — Рад и я с народом вместе. Шлет мне весть любая хата, Говорит мне сердце брата. Радость, счастье, грусть людскую Глубоко в груди ношу я, — Пусть взойдут весною ранней, Точно травка на кургане!

ВЕСНА

Люди молвят: «Весна». Пишет так календарь. Разве это весна, коли двор побелел? Зря готовишь соху в эту слякоть и хмарь. Да и аист, как на смех, сюда прилетел. Журавли уж летят с криком звонким своим, Юг покинул кулик, чайка где-то кричит. Только ветер все бьет по полянам пустым. «Еще лету не быть!» — стон повсюду стоит. Ой ты, доля моя! Ты — как эта весна, Не приходишь ко мне, хоть давно бы пора. Чарку горя, как пил, так и пью я до дна, И заря не горит, только брезжит с утра. Где же ты? Отзовись! За тобой я пойду, На край света пойду. У какой ты межи? Отзовись соловейкой в зеленом саду, Ясной звездочкой глянь. Где ты, доля, скажи?!

АДАМ ГУРИНОВИЧ (1869–1894)

* * *

Что за голос, тоскливый и звонкий, Облетел все поля и леса, Поднялся над родимой сторонкой И со стоном ушел в небеса? Может, ветер рокочет унылый, Может, старые сосны скрипят, Может, совы — спаси и помилуй! — На погибель кому-то кричат? Может, мать над могилой рыдает, Где лежит ненаглядный сынок, Может, девушка к богу взывает, Потерявши заветный венок? Стон звучит, как набат, — это значит, Что он грудью рожден не одной: Весь народ наш в отчаянье плачет Над несчастной своею судьбой. Руки сильные есть, и охоты, Чтоб трудиться, хватало всегда, Да нигде не найти нам работы, Нет ни хлеба, ни соли — беда! Мало деды оставили наши, Поделили наследство сыны, И сегодня всего нашей пашни — Два шага ширины и длины…

* * *

Нас калечили паны — Их дворянством звали — Нынче сукины сыны Нас за горло взяли. Что есть этот, что был тот — Никакого толка, В деньги наш рабочий пот Превратят — и только. Долго ль будем ждать добра, Кланяться злодеям, Подпевая, как вчера, Панским их затеям? Время всем парням сейчас Собираться кучей, Если много будет нас — Обернемся тучей. Опрокинемся дождем На свои невзгоды, Дружно духом в рост пойдем, Словно в поле всходы. Будет славная гроза, И панам из тучи Молния сверкнет в глаза Смертью неминучей!