Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

Коллектив авторов

ЛЯВОНИХА

Ах, Лявониха, Лявониха моя! Помяну тебя хорошим словом я, — Черный пух бровей, изогнутых дугой, Очи яркие, взгляд быстрый и живой. Вспомню я твою походочку и стать, Вспомню я, как ты умела целовать. Ой, Лявониха, Лявониха моя! Ты певала голосистей соловья. В пляске первым отбивал твой каблучок И «метелицу», и «юрку», и «бычок». А как жать начнешь ты свой загон, Нерадивый даже ахает Лявон. Ой, Лявониха, Лявониха моя! У тебя ведь пол-деревни кумовья. Знала ты, как пригласить, и угостить, И уважить, и в тоске развеселить. Знала к месту слово доброе сказать, А порой — и к сердцу накрепко прижать. Ой, Лявониха, Лявониха моя! Дай же бог тебе счастливого житья! Дай на свете белом радостно прожить! Всех вокруг, как веселила, — веселить! Чтоб не раз тебя с отрадой вспомнил я, Ой, Лявониха, Лявониха моя!

АЛЕСЬ ГУРЛО(1892–1938)

НЕ ГАСИТЕ ОГНЕЙ!..

Не гасите

огней! Пусть горят веселей, Пусть искрятся во тьме, среди ночи… Не гасите огней! Пусть их отблеск ясней Просветляет дремотные очи. Не гасите, довольно потемкам царить. Пусть растет, разгорается пламя, Путь-дорогу во мраке пора озарить, Вдаль туман улетает клоками… Не гасите огней, пока ночь не пройдет. Пока солнце земли не согреет, А погожий денек серебристо блеснет, — Темный жизненный путь посветлеет.

₁₉₁₀

СЕЯТЕЛЮ

Встало солнце над пашнями жгучее. Ты дождался желанного дня. Грудь вздымается песней могучею, И летит ее слово певучее, Над распаханным полем звеня. Отгоняешь ты думы тоскливые, Сеешь полною горстью с утра. И взойдут небывалою нивою Зерна радости, счастья, добра. Сей же, сей! Наступила пора! Вот и первые всходы виднеются, Где прошел ты по нивам родным. Значит, можно и ждать и надеяться. Если счастье взошло, зеленеется, — Верь, что скоро мы встретимся с ним.

ЗАБЛЕСТЕЛИ В ТЕМНОЙ ДАЛИ МАЯКИ…

Заблестели в темной дали маяки… Ну, садитеся за весла, моряки: Ну, сильней, сильней откинемся назад, Встречных волн мы перережем длинный ряд. Нам не страшен ветер северных сторон, Пустим смело, пустим быстро мы свой челн, Пусть качается, колышется, летит, Скоро, скоро счастье дали озарит. Песня, лейся и звени сильней, струна, Подгоняйте веселее бег челна! Ближе стали золотые огоньки. Вот и берег. Вскиньте весла, моряки!

₁₉₁₆

ИЗ МОЛДАВСКИХ ПОЭТОВ

КОНСТАНТИН СТАМАТИ(1786–1869)

ЧЕСТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Не надо мне процветанья имущего гордеца, Который живет в достатке с тех пор, как открыл глаза, Ведь я — как листва сухая, гонимая без конца Куда-то, по воле рока, куда унесет гроза. Ищу я, ищу я друга, который мне даст покой, Но близкой души не встретишь, не сыщешь ее нигде, И нет, увы, утешенья в жестокой толпе людской, А только врагов злорадство, радующихся беде. И вот ничего мне люди не дарят и не сулят, Ведь честному жить несладко с негнущейся головой: Толкуют, что он в пустыне находит душевный лад, — Скажу, что он лишь в могиле покой обретает свой.

БЕДНЫЙ ЮНОША И БАРЫШНЯ

Я бы хотел, Елена, чтоб ты таила это — Что я любим тобою; ведь я бы счастлив был Таким бесценным даром в мальчишеские лета, Когда молчит рассудок и властен сердца пыл. Хочу я, чтобы счастью все дни мои служили — Так некогда трудился Иаков для Рахили. Я бы хотел, Елена, чтоб бедною была ты, Чтоб жизнь в довольстве, в неге была добыта мной: Из мрамора чертоги, роскошные палаты С одеждой дорогою, мехами и казной, Чтоб жемчуга, как зубы, улыбкою сияли, Очам твоим равнялись сапфиры и эмали. Я бы хотел, Елена, чтоб не такой красивой Была ты — чтоб я выбрал, что мне милей в тебе: Твои душа и сердце налиты кроткой силой, Они-то неизменны в изменчивой судьбе. Но слишком хороша ты, не будешь ты иною… О, сможешь ли, дочь неба, моею быть женою?

СИНИЕ ГЛАЗА

Я видал сиянье слез из синих глаз, Как алмазы — слезы на твоих щеках Или как росинки в предрассветный час На фиалках юных, на легких лепестках. Смеху и улыбке, нежной плоти рта Нипочем и жемчуг и рубин смутить, Синих глаз лучистых блеск и теплота Вмиг меня умеют к жизни возвратить. Я, как туча в ярком солнечном луче, Золотом по мраку весело свечусь, И душа, привыкшая быть в параличе, Снова оживает, забывая грусть. Синих глаз сиянье разгоняет ночь, Скорбь, тоска и муки отлетают прочь.

СКОРБЬ

Куда мне деваться от скорби большой? Супругу любимую, смерть, отняла ты, Я навзничь повергнут с разбитой душой, Больной, обессиленный ядом утраты. Не выразить горе ничем и никак, И в горле моем застревают рыданья, И сердце болит, и неровен мой шаг, И грудь переполнили стоны страданья. Лишь смерти дано бессердечно пресечь Обеты супружества, верные клятвы, Огонь поцелуев и нежную речь — И ныне они, как она, безвозвратны. Былого блаженства счастливые дни Расстались, как тени мелькнувшие, с нами, Жила наша радость мгновенья одни — Ее я теперь искупаю слезами. Так я средь людей, неутешный, живу; Но, друг мой, с тобой я мечтами моими, Всечасно с тобою — во сне, наяву Твое повторяю любимое имя. Порою мне кажется: вижу тебя И слышу знакомый твой шаг в отдаленье, Зову и молю — но, безмолвно скорбя, Глядишь ты, не в силах продолжить движенье. Ко мне не идешь ты! Забыто ль тобой, Что были тебе колыбелью объятья? Забыты ли говор и шепот ночной И ласки, что мог принимать и давать я? И если все будет и далее так И сил недостанет скитаться по свету, Я лягу под землю, в таинственный мрак, И вырежут надпись надгробную эту: «Здесь, в этой могиле, вдовец погребен, Что умер, все силы от скорби теряя, И слово последнее вымолвил он: «Супруга моя, одинок без тебя я!»

ГЕОРГЕ АСАКИ (1788–1869)

ОБЕЗЬЯНА НА МАСКАРАДЕ

Жил философ в царстве некой, Одинокий, как паук, Слыл он мудрым человеком, Знал он тайны всех наук. И свой собственный музей Он собрал с планеты всей. Раковины, камни, перья — Все предметы охватил. Под картиной Рафаэля Дремлет нильский крокодил. И каких только чудес Не перебывало здесь! Пополнял он днем и ночью Свой паноптикум всерьез. В общем, говоря короче, Обезьяну он привез. Обезьяну — как ни странно, — Скажем без обиняков, Он привез орангутанга С африканских берегов. Поселил — живи, дыши… И не чаял в нем души. День за днем, от мира спрятан, Он, не слыша ничего, Над старинным фолиантом Хмурил бледное чело. И, завален, увлеченный, Манускриптами по грудь, Мог лишь вечером ученый Час-другой передохнуть. С обезьяною, шутя, Забавлялся, как дитя. Как-то раз о маскараде Кто-то мудрецу сказал, И мудрец, забавы ради, Обезьяне заказал Пышный праздничный костюм (И взбрело ж ему на ум!), Самый яркий, самый модный — Чтоб не выглядеть смешно, В полном блеске, с позолотой, Красочное домино! И достал еще старик Важный, с буклями, парик. Все на совесть, без изъяна, Подобрал он, шутке рад. Как принцессу, обезьяну Разодел на маскарад. Маску выбрал И, как в сказке, В туфли бальные обул. И перчатки, без опаски, Ей на пальцы натянул. Мордочка, как кабачок, Скрылась в маске. И молчок! Обеспечен, честь по чести, Пышный выход — в высший свет, И, с присущим ей кокетством, К носу поднося лорнет, Вся, как облако, бела — Обезьяна в зал вплыла… Старец медленно под ручку С ней идет, народу — страсть!.. Гомон, давка и толкучка, Негде яблоку упасть. Рев оркестра, бубнов гром. Каждый лезет напролом. Музыка. Цыгане. Танцы. Аферисты, иностранцы. Желторотые юнцы И степенные отцы. Ведьмы — вровень с молодыми — Томно держат веера. Вздор бредовый — по-латыни — Изрекают доктора. Высший свет и полусвет, И кого здесь только нет! Дама, что на все готова, Скромно опускает взгляд. Исполняет роль немого Говорливый адвокат. И мои герои тут, В пестрой сутолке идут. Их толкают справа, слева, Пятятся на их пути. Обезьяна королевой Выступает впереди. И уже и тут и там Слух ползет по их пятам. И глядят уже с опаской, С уважением, всерьез… Кто скрывается под маской? — Вот мучительный вопрос, Интригует чрезвычайно: Что же под собой таит Столь сановное молчанье И величественный вид? Шепчут вслед, Прищуря глазки, Всех маститых перебрав: Знаете, кто в этой маске? Это — иностранный граф… Бросьте, то английский лорд Так величественно горд… Вот те крест, сомненья нету Кардинал… Проездом в Рим… Я скажу вам по секрету, То китайский мандарин!.. — Сборище новинке радо. Всем знаком и взгляд и рот. Кто — венгерского магната, Кто — микадо Узнает… Дамы ахают и тают, Множа громкую молву. Все мартышке угождают, Назначают Рандеву. По причине бенефиса Дарит ей билет актриса, Меценат зовет на пир. Векселей сулит банкир. И сует рецепт особый Друг-аптекарь, тут как тут… В общем, важную персону Все, без исключенья, чтут. Ух, в каком она почете! Все чины, за рядом ряд, На протекцию в расчете, Перед нею лебезят… И небрежно, свысока Оттирают старика… И тогда — Решив в отместку Тайны больше не беречь, Снял он с обезьяны маску И сказал такую речь: — О безмозглые бараны, О слепое дурачье! Вы всему чужому рады, Презирая все свое. Ну-ка, посмотрите сами — Вот пример перед глазами! Вот чему спешили разом Вы поклоны принести. А достоинство и разум Здесь, как видно, не в чести. Вам, что пресмыкались рьяно, Правда, видно, не нужна. Будь хоть черт, хоть обезьяна, Лишь бы — мантия пышна! А невежество хранит Гордо-молчаливый вид, И глупцы — во все века — Пышно рядятся в шелка… Замер зал. И тихо стало. Гасла за свечой свеча. Лишь мартышка приседала, До упаду хохоча.

СЛОВО СОКРАТА

Строил дом себе Сократ, А соседи все подряд Кто с упреком, кто с советом: — Нет пропорций в доме этом!.. Планировка бестолкова!.. Право, для лица такого Маловат и тесен дом!.. — Так судил народ кругом. Возникали эти мненья, Словно на воде круги, И Сократ вознес моленья: О Афина, помоги! Я клянусь тебе, богиня, Заплатить любой ценой, Чтоб входили в дом отныне Лишь друзья — никто иной! Ибо при таком условье, — мудро рассудил Сократ, — Дом окажется просторным, — был мыслитель прав стократ. Каждый врет на всякий случай, Что, мол, друг он наилучший; Тот, кто верит, тот простак, Ибо получилось так: В нашем мире званье это — Как разменная монета, Но отыщется не вдруг Настоящий, верный друг.