Пограничными тропами
Шрифт:
— Не живется ему спокойно! Лютует, пакостит! — зло проговорил один из аксакалов, когда все старики, вызванные на заставу для опознания задержанного Борисовым человека, вышли из комнаты чистки оружия.
— И то подумать — хозяином был. Теперь, небось, нищенствует. Как не лютовать?! — ответил другой.
Лейтенант задержал самого Шакирбая. Главарь бывшей банды сейчас беспомощно лежал на кровати, занесенной в комнату чистки оружия. Он то стонал и бредил, то приходил в сознание и тогда осматривал стены комнаты, часового; редкая седая бородка старика вздрагивала.
Борисов тем временем, переодетый в солдатское
— Соедините с общим политотделом, — попросил Борисов и немного погодя услышал: «У телефона майор Данченко».
— Лейтенант Борисов говорит.
— А-а, Сергей, ты еще на заставе. Ну, что я говорил? Застрял?
— Шакирбая я задержал.
— Как задержал?!
— Связал, вытащил из пещеры и на собственной спине приволок на заставу.
— Какая еще пещера?! Что ты выдумываешь?
— Не выдумываю. Лежит на кровати и стонет. Завтра утром выезжаю дальше. Доложите, прошу, начальнику политотдела. Я не дозвонился.
Василий Александров
СЛЕДЫ НА ГРАНИТЕ
Аллея около клуба училища каждую осень становится и аудиторией, и читальным залом, и солярием, и больше всего, пожалуй, дискуссионным клубом, в котором до хрипоты спорят абитуриенты не только по вопросам, чисто научным, но и ведут серьезный разговор о жизни.
Сидел я как-то в этой аллее и ненароком услышал такой разговор.
— Ну, братцы, все. Последняя пятерка!
Это говорил невысокий крепыш, настроение которого было приподнятым: он выдержал экзамены, перед ним открылась дверь в военный вуз.
— А мне все равно, провалюсь — домой, — ответил длинный юноша, читавший газету «Футбол». — Я не очень-то болею пограничной романтикой.
— Ты вольная, видно, птица, а вот он, — говоривший это рыжеволосый парень показал рукой на аккуратно одетого, читавшего физику абитуриента, — идет он по стопам отца и деда, ему граница — родной дом. Так-то…
Разговор о профессии длился долго, но к какому-то единому выводу спорящие так и не пришли. Выходило у ребят так, что некоторые профессию себе выбирают, некоторых профессия выбрала, а у иных получилось ни то, ни другое: куда кривая выведет.
…В детские годы мне казалось, что о границе я имею весьма точное представление, как, скажем, о дворе собственного дома. Это заключение имело очень веские аргументы: брат мой служил на пограничной заставе санинструктором, он-то, по моему мнению, познал все тонкости пограничного житья. Когда брат, щедрый на рассказы о своей службе, на семейном огоньке предавался воспоминаниям, я, конечно, был в эти счастливые для меня вечера весь внимание и просиживал в кругу старших до полуночи. Позднее, когда подрос и научился читать, я жадно «проглатывал» каждую попавшуюся мне в руки книгу о пограничниках. И еще одна деталь немаловажная — играл я на сцене сельского клуба лейтенанта пограничных войск, человека волевого и умного, роль которого дали мне как знатоку границы и еще потому, наверное, что у брата была самая настоящая, опаленная суровыми ветрами зеленая
Пройдя такую серьезную пограничную школу в допризывные годы, я, однако, и мысли не допускал, что буду служить на границе: был я не совсем уж хлюпким, но и не из тех, кому предсказывают большое будущее. И брат, увлекая меня романтическими рассказами о границе, ни разу не заикнулся даже о том, что хотел бы видеть меня пограничником.
И вот мне принесли из военкомата повестку, а на второй день в наш тихий районный центр приехали офицер в зеленой фуражке и двое сержантов. Мы, призывники, догадались, что служить будем в пограничных войсках.
На проводах брат устроил сюрприз: при всем честном народе, собравшемся в военкомате, он подарил мне зеленую фуражку и сказал:
— Надеюсь, что ты, браток, не посрамишь чести нашей пограничной династии.
Таким трогательным было начало моей пограничной тропы.
После первичного курса обучения прибыли мы на границу и после торжественного церемониала поступили в распоряжение старшины. Проверяя чемоданы, старшина увидел в моем сундучке фуражку брата и чуть не конфисковал ее как имущество, незаконно приобретенное, а заодно хотел вкатить мне пару нарядов вне очереди. Это, как он сказал, для острастки, чтобы впредь ничего чужого в моем чемодане не появлялось.
Я побагровел, наверное, потому что почувствовал на лбу горячий пот, и чуть было не нагрубил старшине, но вдруг раздался голос:
— Товарищ старшина, фуражку-то ему брат подарил, потомственная выходит.
Сказал это Коля Гвоздев, самый маленький среди нас, новичков заставы, и самый дотошный. Звали мы его Гвоздиком, потому что он всегда втыкался в распри между нами и как бы сколачивал, накрепко сшивал нас, точно одну доску к другой. На этом Гвоздике держались дружба и согласие во взводе.
Старшина, услышав Гвоздика, поднял тяжелые щетинистые брови, посмотрел на меня изучающе, кашлянул в кулак и буркнул:
— Пойдет. Наш, пограничный почерк.
Ребята довольно переглянулись, а мне сделалось не по себе: шуму с этой фуражкой наделал, а вдруг силенок не хватит, чтобы оправдать ее. Брат предупреждал меня, что служба — труд, солдат не гость, да и я после двухмесячного курса обучения прекрасно понимал, как много требуется от настоящего пограничника. Теперь мне никак нельзя было не только тянуться в в хвосте, но и ходить в середнячках.
Нам, новичкам, страсть как хотелось скорее выйти в дозор. Часто, бывало, я поглядывал на гору, у подножия которой стояла на берегу небольшой, но сердитой речки одинокая мельница. К этой мельнице сходятся все дороги и тропы пограничья, а от нее вверх на перевал уходит только одна, глубоко выбитая конскими копытами тропа. Она, точно натруженная жила, узловатая и черная, вьется меж булыжников и валунов на двуглавую вершину, где виднеется тригонометрический знак с отметкой высоты четыре тысячи метров. Я, парень равнинного Зауралья, никогда не видывал таких гор и с нетерпением ждал того часа, когда пошлют меня в наряд на эту мраморную чародейку, но начальник заставы не посылал туда ни меня, ни моих сверстников-первогодков, как будто боялся, что мы не выдержим в таком наряде, и на наше нетерпение однажды ответил: