Поход клюнутого
Шрифт:
– Не люблю эти ваши корабли. – Торгрим от тяжких переживаний пошел мертвенными пятнами. – Какое оно удовольствие – на хлипкой деревянной посудине над бездонными водами, только и ждущими, чтоб тебя нахлобучить?
– Ни шиша они не бездонные.
– Да по мне хоть три дна имей, а все, что глубже пяти футов, мне уже гибельно.
– Тогда сей метод нам тоже нехорош. Корабли-то сами по себе не тонут, но в Балосе ходят ладьи сынов Рего... это тебе не маленький Дэбош, их поприжать не так просто, для того к подножиям Железяк надо войска гнать.
– С этими у тебя тоже сложности?
– Лично у меня и с завязками штанов сложности. А с этими сложности у всего
– И не договориться никак?
– Тебе, думаю, никак. Чтоб с ними договориться, сперва выплыть надо.
– Тогда отменяется навеки, и не вспоминай впредь. Смерть в бою – предел мечтаний, но позорно утонуть...
Бинго равнодушно пожал плечами.
– Да разницы-то? Хрен редьки не слаще, так и так в распухнувшее тело раки черные вопьются. А ежели страшишься за посмертие, то я так скажу: иной при жизни так нагадит, что никакой смертью не загладишь, хоть его всемером топорами заколачивай. Который же и жил так, что не стыдно, тот и в дерьме утонет с чистою совестью.
– Дубина ты, – укорил его Торгрим обиженно. – Ты что ж это, думаешь, один умный, а сотни поколений дварфийских предков зазря чтили всякие глупости?
– На умище не претендую, зато знаю верно, что нет таких сапог, которые сто поколений бы носили, а они все оставались бы годными [3] . Особливо если сапоги эти только почитаются богоугодными, а на ногу их и не взденешь, не расплакавшись.
– Богохульник! – Торгрим, противу Бингхамова ожидания, скорее благодушно хмыкнул, нежели собрался лезть винтом в кувшин.
3
Тут, надо заметить, Бинго дал маху, хотя винить его трудно – никакое его имущество не задерживалось при нем достаточно долго. На самом деле, в мире некогда объявились волшебные сапоги-самотопы, которые не могли бы сноситься по самой своей магической природе, ибо являлись не косной обувью, а, по сути, овеществленным заклинанием. Однако практического подтверждения их прочность не получила, потому что первый же завладевший ими деятель немедленно усамотопал куда-то за горизонт, и более ни его, ни сапог никто никогда не видывал.
– До богов твоих пока не добрался, а вот свои хоть кого наведут на мысль, что всяк завет надо поначалу к носу прикинуть. Вот Гого пред боем, говорят, вгрызался в щит – что ж теперь, всем так делать?
– А чем плохо? Отличный устрашающий символ, мощный посыл...
– А тем плохо, что в пору Гого щиты гнули из досок, кои парили над особым составом. В состав тот входили в основном мухоморы. А сам Гого был, как ни крути, а прагоблин, покрепче нас всех. Он от щита куснет, мухоморным экстрактом голову затуманит – и пошел лупошить. Ныне же щиты железом оковывают, а то и целиком куют... Ну куснул ты такое, ну поломал зубья – какой с того прок? А ты – «мощный посыл...».
– Хорошая история, – признал Торгрим, невесело ухмыляясь в бороду. – А только шибко однобокая. Для вас, может, оно и верно – ежели предок был заведомый остолоп, да не примешь ты мои речи за святотатство...
– Не приму, – заверил Бинго. – Скорее за признак просветленного разума.
– Ну так вот, а наши предки, первые сыны Морадина, явились в мир с конкретным пониманием – как хорошо, как плохо, что нужно, а чего и бежать. Боги наши сами тому пример: живут плотным кланом, хоть и средь них есть отщепенцы негодные, но всяк
Торгрим перевел дух, пригладил встопорщившуюся бороду.
– Ну а что до обратного, так после того, как всю жизнь старался жить по-правильному, очень уж не хочется эту жизнь разменивать глупо и без пользы, на всякие там утонутия да ломание шеи на горных кручах, в погоне за архарами. Нет, все, что накопил, можно потратить разве только в одном предприятии – закрыв своею жизнью что-то истинно ценное. Братьев своих, порядок вещей, почитаемый правильным... Эй, да ты меня вообще слушаешь или я ослика своего просвещаю?
– Слушаю, слушаю – половина уже через второе ухо вылетела. Подбери-ка пузо, дварф, вона там гости какие маячат недобрые.
Торгрим беспокойно поерзал в седле. Ему ничего видно не было за оплетшими плетень кустами. Бингхаму-то хорошо, он сидит на такой высоте, что из лука не всяк дострелит, видно ему на дальние лиги!
– А чего им мое пузо? – Дварф уязвленно похлопал себя по могучему животу. Лишнего жира на нем не водилось, да и промять булавой разве что, но и втянуть особо не получалось: это ж мышцы, а не надутый воздухом бурдюк!
– Вдруг обзавидуются, побьют. Или еще хуже – едой не поделятся!
– Да у тебя из мешка жареным мясом пахнет.
– Мало ли чем откуда пахнет! Ваши боги, которые вам пример, делиться не учили?
– Учили и помогать, и делиться, но все больше со своими, а со встречными завещали быть настороже. Без их-то присмотра разве что приличное вырастет?
– И впрямь неглупое учение. Ну а мои завещали, что всяк, кого встретишь, чем-нибудь поделиться непременно должен. – Бинго обреченно отдулся и вновь нахлобучил на голову топфхелм.
– Так вот почему ты со своим племенем встречаться не желаешь! – догадался Торгрим.
– Ага. Обдерут как липку! – Голос из махоньких дыхательных дырочек, прокрученных в лицевой части шлема, звучал глухо и весомо. – Только тем и можно спастись, что ничего своего не иметь, тогда-то всем понятно будет, кому тут делиться.
– Или убедительнее выступить в прениях.
– А вот это попробуйте. Сам-то я существо доброй воли, однако на работу мастеров всякого жанра любуюсь в удовольствие.
Дорога заложила плавный вираж, и Торгрим наконец рассмотрел давно запримеченную Бингхамом комиссию по встрече. Вернее, не по встрече... непохоже было, чтобы они тут кого-то поджидали, но тем не менее дорогу занимали на всю ширину и вели между собой беседу на повышенных тонах.
Двое рыцарей вида довольно обшарпанного съехались нос в нос, для вящей плотности контакта сведя коней вполоборота, так что седоки едва не соприкасались правыми коленями. На одном из рыцарей плотно сидела кольчуга, поверху усиленная пластинами наплечников; второй щеголял мощным кованым панцирем, напяленным поверх кожанки. Это не самый цвет блестящего рыцарства, смекнул Бингхам (шлем неожиданно сыграл роль фокусирующей камеры, обрекая носителя на ясность мышления). Это голодранцы какие-то, из нищих, только историей своих древних семейств и питающиеся последние полдюжины поколений.