Поход на полночь. Александр Невский
Шрифт:
Тогда же пошел Ярослав с княгинею из Новгорода к Переславлю, а в Новгороде оставил двух своих сыновей, Федора и Александра, с Федором Даниловичем и с тиуном Якимом» 25)
2.
Александр закрыл летопись, словно хотел забыть, запрятать поглубже в память те страшные годы, что начались после того, как приехали они с Федором, теперь уже надолго, в Новгород.
Так ли было или по-другому – неважно, – думал он. – Виновен князь Ярослав в бедах Новгорода или нет – только Господь ведает. Вряд ли дружина так разорила постоем горожан, что уничтожила все припасы на год. Откуда
Дальше стало еще хуже! С голоду пошли в городе поджоги да мятежи!
Началось, как только князь Ярослав с дружиной ушел. Да если бы и остался – вряд ли дружина смогла бы крамолу остановить. Народ с голоду ополоумел. Каждый городской конец, а было их пять, злобился на другой, и зарился на достаток его. Каждый горожанин подозревал соседа в сокрытии пропитания. Священство, само умирая с голоду – иные из причта так за службой и умирали, увещевало горожан, да их никто не слушал!
Только раз, ранним утром, проехали они из княжеского городища в Святую Софию – на всю жизнь страха набрались. Тишина, поистине мертвая, стояла на улицах, где совсем недавно еще толпился народ.
– И скотина не мычит, не блеет… – прошептал тогда Федор, – всю порезали-приели.
– Кака там скотина! – сказал ехавший обочь с обнаженным мечом гридень, – Ни одной лошади нет!
И верно! Странно слышался отзвук копытного стука по деревянной городской мостовой.
– Видал! Видал! – стал он указывать мечом на сгоревшие провалы усадеб, – простая чадь именитых режет, да домы их поджигает.
– Ты сюды глянь! – сказал другой дружинник, – Вона…. Александр с ужасом увидел голый труп человека, без ног. – Видал – ноги отрезали и ягодицы! Мертвечину жрут!
– Да ну! Эт собаки!
– Да собак-то уж всех приели! Каки там собаки! Уж всех собак и кошек извели…
Ближе к Софии неубранные трупы на улицах стали попадаться чаще. Двое монахов забрасывали их будто дрова на тележку, с которой уже торчали руки и ноги мертвецов.
– Чего медленно убираете! – рявкнул на них дружинник, – Растеплеет – мор от мертвяков пойдет.
– Не поспеваем, – смиренно сказал инок, подняв на всадников черные провалы глазниц. Все лицо-то у него было, будто череп кожей тонкой обтянутый: – уж четвертую скудельницу трупом наполняем… Уж тыщ с тридцать схоронили…
Накрыв трупы рядном, монахи медленно поволокли телегу вдоль по улице.
– Видал! – прошептал Федор, – И сами-то наземь не валятся оттого, что за телегу держатся…
Вроде тогда они в Софии и службу не стояли. Приложились к иконам, да и назад поскорей. Потому загудел набат, и воины охраны заторопили княжичей обратно, под защиту стен княжеского городища.
– Тимофей, – позвал князь Александр пономаря. – Поди сюда. Ты голод, о том годе, как мы с братом Федором сюда приехали, помнишь?
– И рад бы забыть, да как такое забудешь… – горестно вздохнул пономарь.
– Сказывали, тогда всякий грех творили, скверное ели и мертвечиной не брезговали?
– Истинно так! Иные, из простой чади, людей живых резали и ели. А иные мертвых мясо, с трупов срезая, ели, а другие конину, псину, кошек… Иные же мох ели, ужей, сосну, кору липовую и лист ильмов, кто что промыслит. А иные еще злые люди начали добрых людей дома поджигать, где рожь чуяли, и так расхищали имение их, вместо покаяния. И горше того зло было; видели пред очами своими гнев Божий: мертвецы по улицам, и по торгу, и по Великому мосту, не погребенные. И вторую скудельницу поставили на поле, в конце Чудинцевой улицы, и была та полна, в ней же и числа нет; и третью поставили на Колени, за Святого Рождества церковью, и та наполнилась, в ней же и числа нет.
– За что ж кара такая от Господа?
– Да как же «за что»? – горько усмехнулся пономарь, – По грехам! А может, во испытание, да народ не уразумел! Нам бы, все это видящим пред очами своими, лучше становиться, мы же только пуще: брат брата не пожалеет, ни отец сына, ни мать дочери, сосед соседу хлеба не преломит. Не было милости между нами, но была туга и печаль, на улице скорбь друг между другом, дома тоска при виде детей плачущих о хлебе, а других умирающих. И покупали хлеб по гривне и больше, а ржи четвертую часть кади покупали по гривне серебра; и отдавали отцы и матери детей своих за хлеб купцам. Горе же это было не только в нашей земле одной, но по всей области Русской, кроме одного Киева. Так Бог воздал нам по делам нашим.
Пономарь всхлипнул, стал утираться рукавом подрясника.
– А пожар-то какой! Весь город вымел! Загорелось от двора Матвея Вышковича, и погорел весь конец Словенский, даже и до конца Холма… Такой лютый пожар был, что и по воде огонь шел, через Волхов…
– И народ, видя такое, не покаялся?.. – на то спросил, не то подытожил Александр.
– Да какое там! Такое озлобление в людях стало: по улицам, средь бела дня, резали! … А иные, бесовство не оставляя свое, волховали да чародейничали… С того волхования глад только усиливался. Народ, как сие уразумел – почал хватать чародеев да в реку метать! А и то сатане в радость! – вздохнул Тимофей.
– Неужто никто ко Господу не прибегал за помощью?
– Как же! – ахнул пономарь. – А через чью молитву Господь град сей помиловал?!
Были молитвенники! Церкви наполнены денно и нощно стояли, народ битком – руки не поднять, чтобы крестное знаменье сотворить. Иные так в храмах и помирали, яко же святые первых лет, и мертвые стояли, так стиснут народ стоял… Тогда и открыл Бог милосердие Свое на нас грешных, сотворил милость Свою. Подоспели немцы из Заморья с житом и мукою и сотворили много добра – а уже при конце был город сей… 26)
– С того часа новгородцы немцам мирволят?
– Да и с того тож! А какой нам от них грех? У нас вон целый конец немецкий, и двор тамо их торговый, и мастеровые немцы живут, и торговля у нас с ними… Немцы Новгороду не враги!
– О как! А что ж чуть не год на них воинский поход идет? Давно ли град Рига зачался, а нонь град сей всем ковам отец да пособник…
– Так немец немцу рознь! Одно дело купец, да мастер искусник – ино рыцарь орденский… Те хуже волков бешеных… Да они, Слава Богу, от нас далеко! Меж нами да ими чудь да водь, да инше кто… Уж как сравнивать, так Литва много как злее! Эти что ни год новгородские земли разоряют да полоны уводят. Грехи, грехи наши тяжкие… – вздохнул пономарь. – Так что дивиться – все по Писанию деется. И волхвы толпами ходят – врачуют да заговаривают, и народ из страны Киттим должон явиться – при конце времена такое обетование сотворится! Ино ляжешь спать в миру, а встанешь-то по гласу трубы архангеловой на Страшный суд! Все же знаки указуют – при конце веков последний срок живем! Слепому ясно!