Поиски счастья
Шрифт:
— Поставлю, — покорно ответил Василий.
На следующий день он начал готовить глину для самана. Кольку послал резать и сушить траву. Жену помогать не заставлял: «Пусть успокоится», — думал он, понимая ее состояние. Ему и самому было нелегко. «Вот те и Россия!.. Видно, правда, что и здесь не рай…» Но тут же крепко задумался Василий о том, что говорил ему Кочнев. И хотелось верить, и сомнения одолевали: «Неужто будет так? Как же все может перевернуться?..»
Кочнев же в это время обдумывал, что необходимо ему сделать, чтобы наилучшим образом выполнить ответственное поручение Приморской
Третий приступ аппендицита у отца Элетегина заставил ссыльного отвлечься от своих мыслей.
— Этки, очень плохо, — жаловался Ван-Лукьяну печальный Элетегин. — Умрет, однако, говорит шаман.
Шаман злорадствовал. Ведь он предупреждал чукчей, чтобы не путались с этим непонятным таньгом. Элетегин не слушался, и вот теперь умрет его отец.
— Да, умрет, умрет! — каркал колдун, радуясь, что смерть старика образумит остальных, отпугнет их от русского.
А злиться на Кочнева шаману было за что. Ведь таньг называет его жуликом, обманщиком, уговаривает чукчей не слушать его, не кормить…
— Ох, Ван-Лукьян, — вздыхает Элетегин, — очень жалко отца! Зачем ему умирать?
Старик лежал в своей яранге, корчась от болей. Около него неотлучно сидели жена и невестка. Шаман отказался просить у духов выздоровления.
— Пусть подохнет, — оказал он жене старика. — И вы вое умрете, если таньг еще будет приходить в ваш полог и Элетегин не перестанет дружить с ним. Духи гневаются на вас. Не надо ваших подарков. Духи не берут. Старик умрет. Уходи, старая! Сама виновата.
Болезнь старого чукчи расстроила и купца. Уже пора выезжать в тундру, собирать пушнину, а его торговый агент решил так не вовремя отдать богу душу. Купец вызвал к себе ссыльного лекаря.
— Ты что же, любезный, мои интересы не блюдешь. Нешто тебе неведомо, что время сборщиков в тундру посылать?
— Вы про родителя Элетегина?
— А про кого же? Скоро ль поднимется?
— Аппендицит. Третий приступ.
Купец вскипел:
— По мне — хоть сотый. Останови, на то ты лекарь!
— В таких случаях может спасти только операция. Но…
— Что «но»? Что «но»? Не можешь, что ли? Так на кой леший ты мне тогда нужен! А ежели у меня, скажем, эта хворость заведется, так и мне помирать прикажешь?
Чукчи обходили Кочнева стороной, веря шаману, что таньг — виновник предстоящей смерти человека в их поселении. Только Элетегин по-прежнему заглядывал в глаза Ван-Лукьяну, вздыхал, ходил за ним по пятам.
— Что делать, Дина? — обратился Иван Лукьянович к жене. Он понимал, что вместо упрочения своих связей с чукчами он в неравной борьбе со смертью и шаманом терпел почти непоправимое поражение.
Дина молчала. Ее тоже угнетала неизбежность этой смерти. Невольно приходили в голову мысли и о том, что она готовилась стать матерью, а при родах также могла возникнуть необходимость в хирургическом вмешательстве…
Иван Лукьянович раскрыл медицинский учебник и в который раз уже перечитывал главу об аппендиците.
— И операция-то несложная, — вздохнул он. — Вот что обидно.
Кочнева мучило и то, что он не доучился, и то, что здесь, в этом обширном крае, нет ни одной больницы, ни одного хирурга.
— Проклятое время! — зло прошептал он.
Дина нашла в другом учебнике нужную страницу и стала читать. Потом она достала руководство по хирургии. И он и она углубились в чтение.
— Ваня, ведь это, кажется, действительно не очень сложно. Вскрыть полость, потом найти отросток и… А что если попробовать? Ведь иначе умрет. А вдруг?
Ивану Лукьяновичу не раз случалось, утопая в студеном море, хвататься в последней надежде за неверную, но спасительную кромку льдины…
Сердце забилось учащенно, он склонился над руководством и снова и снова вчитывался в описание операции, старался восстановить в памяти со всеми подробностями тот день, когда он однажды, будучи студентом, присутствовал при удалении аппендикса. Ему удалось с необычайной отчетливостью вызвать это воспоминание, снова увидеть, как в ярком свете, все мельчайшие действия хирурга, в которые он так внимательно всматривался тогда. Иван Лукьянович вспомнил даже имя и отчество профессора, увидел лицо ассистента, увидел движения и его рук, восстановив четкую их последовательность…
— Готовь! — вдруг распорядился он. Видимо, необходимость этого решения подсознательно уже давно жила в его мозгу.
Иван Лукьянович поспешил в ярангу больного.
Дина выдвинула стол на середину комнаты, подвесила в сенцах над жирником чайник, приготовила таз, воду, нитки, поставила рядом ящик с инструментами, спирт, прикрыла полку с книгами, постель, все вещи простынями и начала обрызгивать их спиртом.
— Давайте. Быстро! — говорил, ощупывая пульс больного, Кочнев. — Осторожно, осторожно! — кричал он на Элетегина.
Жена старика и невестка растерялись. Таньг ни о чем не спрашивал их, он был каким-то совсем необычным сейчас, даже страшным, как шаман во время камлания.
— Попробуем, попробуем… — повторял сам себе Иван Лукьянович. — Так, так, выноси! — командовал он.
Старик по-прежнему только стонал, почти равнодушный ко всему, что происходит. Элетегин слепо подчинялся указаниям таньга Ван-Лукьяна, которому верил и которого любил.
Вскоре больной лежал на столе в комнатке ссыльного медика. Около домика собиралось все больше и больше чукчей. Они заглядывали в окно, но их не видели ни Кочнев, ни Дина.
— Дина, маски! Где же маски? — Иван Лукьянович нервно обернулся к жене. — Марлю, вату давай скорее!
Они сделали повязки себе на лица.
— Как пульс? — спросил Кочнев, еще раз проверяя по учебнику перечень всего, что хотя бы минимально необходимо для операции.
— Сердце бьется, — ответила Дина сквозь марлевую повязку.
— Двери закрой на крючок.
Иван Лукьянович глубоко вздохнул, присел на секунду, огляделся, считая пульс больного. Попытался улыбнуться, но улыбки не получилось.