Поиски стиля
Шрифт:
«Странно, – думал он, – когда же они пересекутся? Для этой пары это не так уж существенно, но этим двум пора бы уже пересечься». И, смяв рукой подбородок, Дунин надолго забылся.
Когда машина стала огибать первую сопку, Леля очнулась от забытья и впервые подумала о том, что ей предстоит. Было морозно, воздух пах совсем по-зимнему, и она попросила шофера закрыть окно. С голых склонов сдувало сухой снег, дорога от этого легонько дымилась.
«Ничего, – думала Леля. – Не успею озябнуть. Много времени на одну пощечину не уйдет».
Город начался раньше, чем она ожидала. За три года, что она не была здесь, он
Леля сказала шофёру:
– Остановитесь у сберкассы.
– Могу, – сказал он.
– А потом поедем обратно, – добавила Леля.
И он повторил:
– Для вас могу всё, что хотите.
Леля вышла, обогнула сберкассу и оказалась в замкнутом широком пространстве, меж силикатных домов. Белое полотно двора было прихотливо исчерчено линиями тропинок. Почти все они пересекались между собой. (Тут на краю сознания некстати возник Дунин). Леля нашла ту, по которой ходила всегда, и пошла по ней. Она умерила шаг, потому что увидела сразу много знакомых подробностей, от которых отвыкла. Крыши в сосульках, окна с висящими продуктовыми сетками, старое объявление, начертанное масляной краской на трансформаторной будке, согласно которому молоко продавали здесь же, с двух до пяти. Несколько радиол, мешая друг другу, что-то играли и пели. По двору от одного подъезда к другому торопились две девушки в нарядных платьях, укутанные шарфами. Одна несла на ладонях блюдо с салатом, другая сжимала в каждой руке по бутылке.
Леля почувствовала вдруг жалость к себе, до того неуместной она здесь оказалась.
Но тут она вспомнила, что за сберкассой ее ждет машина, а еще дальше, на плоскогорье меж сопок, скоростной комфортабельный самолет. А совсем далеко, за морем, за стылыми озерами и кружевными лесами – добрый инженер-конструктор по фамилии Дунин.
И Леля замедлила шаг. Два окна привлекали ее и отталкивали, она одновременно испытывала потребность смотреть на них и не смотреть. Там тоже свешивалась сетка с продуктами и была открыта форточка, из которой, как ей показалось, выходит, подрагивая и мерцая, теплый воздух чужой жизни. Чтобы открыть ее, вспомнила Леля, нужно встать коленом на подоконник. Она ощутила в руке холод задвижки.
И вдруг из парадной, которую она все это время держала под взглядом, вышли два человека. Леля остановилась, а они, не спеша, взявшись за руки, не видя ее, пошли к ней навстречу под пение радиол. Леля застыла на месте. Они приближались.
И тут раздался звук, похожий на тот, который случается при пощечинах. Это Дунин в своей комнате всплеснул руками – линии пересеклись! Он допил кофе, оставшийся в стакане, и поднял с полу гантели. Не отходя от ватманского листа, он сделал несколько упражнений на развитие плечевых и поясничных мышц. Линии пересеклись, он это видел. Но Дунин вдруг почувствовал, как что-то связывает его радость. Он осторожно опустил гантели и навис над кульманом. И понял причину своего разочарования: на снежной равнине листа появилось много новых линий, жаждущих пересечения. И пока они множились, ему, Дунину, не будет покоя.
Он посмотрел на часы и, забубнив какой-то вульгарный мотив, пошел на кухню варить новый кофе. Тут же он вспомнил, что Леля не переносит эту его привычку в минуты рассеянности прибегать к вульгарным мотивам. «Ну, вот еще», – подумал Дунин и запел еще громче. «Зашел я в чудный кабачок! Тру-ля-ля!.. Вино там стоит пятачок. Тру-ля-ля!..» – пел Дунин, радуясь тому,
Они стояли друг против друга на снежной тропинке: Леля и те два человека – маленький и большой. Она наклонилась к меньшему и спросила:
– Ты кто? Тебя как зовут?
Он ответил:
– Антоша. А ты?
Она рассматривала его недоверчиво и пристрастно. Потом нащупала в кармане два мятных леденца, которые выдают в самолете, и вложила их в его руку.
– Ты с самолета? – спросил мальчик.
– С самолета.
– А вам соль давали?
– Давали.
– А где она?
– Не помню… Наверное, съела.
– Ну-у… – сказал он разочарованно и прошел мимо.
И Леля тоже, не подняв головы, чтобы не взглянуть на большого, повернулась и пошла прочь со двора. Ее никто не нагнал, не окликнул, разве что одна молодая пара пересекла ей путь: юноша нес два графина с пивом, а девушка блюдо рыбы в томате – на вытянутых руках. «В общежитии свадьба», – подумала Леля.
К трем часам Дунин почувствовал, что голоден, и, не надев пиджака, в пальто, накинутом на рубаху, пересек трамвайный путь. Он прошел два квартала и в доме семнадцать, где помещалось кафе, стоя за мраморным столиком на слякотном грязном полу, стал обедать. Сначала он съел порцию трески в томате, а после сосиски, почему-то пахнувшие противогазом. Но Дунин этого не замечал. «Милая, – думал он, милая, добрая Леля!» Он был все-таки одиноким и остро это иногда ощущал.
В это время Леля неслась по дымящейся поземкой автостраде к аэропорту. Еще в городе, на автобусной остановке, водитель с согласия Лели подсадил к ней мужчину и женщину. Они теперь подсчитывали там, на заднем сиденье, во сколько им обойдется, в сравнении с поездом, самолет. Оказалось, что самолет выгодней, а главное удобней. А Леля в это время думала о своём. «Дура я, дура, – думала Леля, не отрывая глаз от дороги, – этому не будет конца, хотя всё и закончилось».
– А я ведь вас знаю, – сказал водитель такси. – Вы нас английскому учили в вечерней школе. Лично для меня бесполезный язык.
– Очень может быть, – сказала она.
Когда они подъехали, посадку уже объявили. Лайнер стоял на том самом месте, где его оставила Леля. Она подходила к нему, как к спасительному ковчегу, который один только может вернуть ее в другую жизнь, к маме и Дунину.
Дунин, не читая газет на стендах, не рассматривая афиш, не замечая прохожих, ринулся к дому. В эти минуты лайнер, ревя четырьмя турбинами, весь задрожал и тронулся с места.
Дунин поднялся в лифте лишь на пять этажей, то есть, метров на двадцать. Лайнер же в эти секунды взмыл в небо и вскоре на семь тысяч триста четырнадцать метров стал ближе к Солнцу.
Дунин выключил свет в прихожей, пересек комнату и подошел к кульману, а лайнер в это время прошел над Кандалакшской губой.
Тогда Дунин взял карандаш, и мысли его потекли гораздо быстрее, чем любой, самый скоростной самолет.
Леля, слегка утомленная своим путешествием, зашла в гастроном, потому что знала, что на кухне у Дунина, как всегда, пусто. Она позвонила, и он ей открыл. Они постояли в прихожей, обнявшись, как полагается жениху и невесте после целого дня разлуки, а потом Дунин повел ее в комнату, к письменному столу. Он уже давно мысленно переживал эту минуту.