Поиски стиля
Шрифт:
– Из Москвы? Где там живете?
– На Бутырском валу, – говорит Валерка.
– Дом девятнадцать! – скоренько добавляет Таня.
У нее густая шапка волос, живые глаза, и в облике ее уже прорисовывается девушка, на которую скоро будут пялиться москвичи в вагонах метро и в троллейбусах.
Какое-то время еще продолжается неловкость, пустоты, потом пошел вольный разговор, ладный и неукротимый, как пробивающий себе путь весенний ручей. Тамара рассказывала, как недавно ночевали у нее туристы – сорок человек, ступить было негде! – и чего они ей оставили: масла килограмма два, три пачки сахару, мясных консервов, крупы всякой…
– А еще жених с невестой до этого были! – подхватила Таня.
– Те одну ночь ночевали. Женя и Лена.
А мы рассказали про муравьев, и они все смеялись.
– А вы надолго пришли? – спросила Таня и уставилась на меня.
– Вот отогреемся, высохнем…
– Поживите, – сказала Тамара. – Всё веселей. Торопиться некуда, дождик этот надолго. Вот сейчас чаю напьемся, в карты сыграем, потом уху будем варить…
И потом, за картами, когда мы вчетвером резались, каждый за себя, в подкидного на щелбаны, когда с окон стекали капли, а на их место тут же шлепались новые, когда ходики мерно щелкали и ошалелые мухи звенели где-то под абажуром, когда слева от меня, положив руку на мое плечо, стояла босоногая Таня и всё мне подсказывала, а я шлёпал её по лапке, чтобы не кусала ногти, я вдруг подумал, что это, может быть, самые счастливые минуты нашего путешествия.
И всё-таки я не об этом.
Другой день начался хозяйственными заботами. Мы пилили дрова, Валерка колол, держась независимо и молчаливо. Иногда к нам во двор прибегала Таня, по лестнице взбиралась на сеновал, всё кричала сверху: посмотрите, где я! Посмотрите! – веселилась сама с собой, приглашая и нас разделить ее веселье.
Перед обедом, когда мы умывались, поливая друг другу, пришла соседка в полиэтиленовой накидке и, остро глядя на нас, спросила:
– Тамара, соды немного у тебя не найдется?
Тамара дала ей соды.
– А эти кто ж такие?
– Да просто туристы, дождик пережидают.
– А-а!.. – Веселое возбуждение нашло на соседку. – А то я думаю – идут в дом, а ты с детьми в бане, думаю – что там у них выйдет?..
– Так это ж вчера было, теть Поль!.. – сказала Тамара.
Соседка ушла, и в доме снова не стало тревоги и недоверия, все занялись своим делом. Я чинил Танину куклу, она сидела на лавке, обхватив мою руку, Валерка и мой спутник сооружали, присев у порога, еще одну удочку. Тамара накрывала на стол, одновременно развлекая Иринку. И вдруг в окна ударило солнце, засверкали капли, в комнате обозначились свет и тень.
– Солнышко, солнышко! – захлопала в ладоши Таня.
– Ну вот, на погоду идет, – сказала Тамара. – Садитесь обедать.
Потом окно стало затухать, меркнуть, но тут же снова озарилось.
Валерка спросил:
– Рыбу пойдете ловить?
– Может, дела какие есть? – спросил я Тамару.
– Пойдите, нет никаких дел.
– И я, и я! – закричала Таня, снова схватив меня за руку.
Что-то стало тревожить меня в этой милой, слегка капризной привязанности. В том, как она неотступно следовала за мной, ловила мой взгляд, слегка позировала, если знала, что за ней наблюдают, я увидел какую-то для нее угрозу: ведь мы должны были скоро уйти. Я сказал об этом Тамаре. Она ответила:
– Безотцовские они. Безотцовские всегда привязчивые.
И вот берег озера, деловитый Валерка и мой спутник, а мы с Таней праздные, ну что ты будешь делать – держит меня за руку, не отпускает.
Кричит:
– Мы червей вам будем искать! Валерка, тебе личинка нужна? Валерка, а я знаю, где шитики!
– Ничего мне не надо, шла бы лучше домой, всё равно в лодку четверых не возьму.
– Ну и не бери! Мы с берега будем ловить, правда? – Это ко мне. – Я одно место знаю, там вот такие серебряные рыбки… И золотые.
– Вон туда поплывем, говорит Валерка, вставив уключины. – Ну, поедете?
Таня сжимает мою руку, почти виснет на ней, шепчет:
– Я тебе покажу, где шитики…
Не поеду я, пока можно. Не поеду.
– Оставьте мне, – говорю, – одну удочку. С берега побросаю.
– Как хотите. Тут сплошная треста. – В голосе Валеркином слышится осуждение. А Второй уже весь в азарте, весь в деле, ничего вокруг себя не видит.
– Счастливо вам! – кричим с Таней. – Щуку с руку! Ни пуха, ни пера!
Облака плывут, отражаясь в утихшем озере, в ноздри бьёт крепкий запах луговых испарений. В прибрежных зарослях носятся, внезапно замирая, голубые стрекозки. Чмокая веслами, медленно движется лодка. А на кромке песка стоит девочка в черном пальтишке с поднятым воротником и поет что-то невнятное, почти без мелодии:
– Маленький глупый дельфин!..
Устроили праздник. Тамара нажарила рыбы, накрошила луку с яйцами, я в хозяйских галошах сходил в магазин. Она кофточку надела розовую, хорошие туфли, вынула из шкафа патефон. Я бросился рассматривать все подробности – боже мой, как давно это было: ручки, зажимы, рычажки. А пластинки, святые реликвии, – «Кукарачча», «Брызги шампанского», «Тайна». Если во время игры сдвинуть рычажок в левом переднем углу, чтобы нормальное пение вдруг превратилось в идиотскую скороговорку: («Уменяестьсердце! Аусердцатайна!»), а потом увести его в обратную сторону, до сплошного мычания, то получится полная иллюзия детства.
Тане этот эксперимент очень понравился, и она повторила его несколько раз.
Но детей, наградив конфетами, отправили спать в чулан. Сами выпили. Тамара, положив локти на стол, спрашивала:
– Может, уехать, а?.. Я ведь из-под Вышнего Волочка. Мать у меня там, тетка. А он отговаривает…
Из-под клеенки достала письмо.
«Дорогая жена Тамара! – писал хозяин дома. – Сроку мне остался ровно год, перебейся как-нибудь, картошки посади побольше, рыбу, которую Валерка поймает, можно частично посолить, повялить. Грибов можно насушить, за брусникой пусть сходят. Но дом не оставляй и к матери не уезжай. Получил я от добрых людей на тебя письмо, будто ты сблядовалась, если всё правда, как они пишут, то смотри, Тамара, кровь мне к глазам приливает… Но я не верю, они, суки, меня на суде оговаривали и тебя хотят оговорить».
Дальше снова шли советы по ведению хозяйства.
Тамара всплакнула.
Потом были танцы. Мне и танцевать-то не хотелось, но она сама меняла пластинки и подходила то к одному, то к другому, соблюдая очередь. Танцевать с ней было нелегко, она не слушалась, а вцепившись крепкими негнущимися руками, ходила по-своему, с отсутствующим выражением на лице, следуя какому-то только ей известному ритуалу.
Так мы, расщедрившись, не жалея себя, веселили ее, чтобы ей осталось немного и впрок веселья.