Поиски стиля
Шрифт:
– Вот смотри, видишь, – сказал он, но она перебила.
– Погоди. Знаешь ли ты, где я была?
– Знаю, – сказал он, – ты летала туда, в этот город. Ты пахнешь турбовинтовым самолетом «ИЛ-18». Смотри, что я хотел тебе показать…
– Постой. Но ты знаешь, почему я летала?
– Естественно знаю, – сказал Дунин. – Ты любишь его. Как твое самочувствие? Тебя не мутит?
Она кивнула и села в кресло.
– Немножко.
Он принес ей воды. Она выпила.
– Но теперь всё с этим покончено. Знаешь, когда за два часа совершается то, о чем думаешь три года…
– Быстро, да? – улыбнулся Дунин. – Наши пассажирские лайнеры и впредь будут летать выше всех и быстрее всех! Вот посмотри…
– Что это?
– Видишь, линии альфа и бета пересеклись?
– Хорошо, – сказала она. – Я всегда в тебя верила. Сейчас я прилягу на полчаса, а потом приготовлю салат. А завтра я сделаю тебе рыбу в томате.
– Отлично! – сказал Дунин. – Но мне кажется, я сегодня что-то подобное ел.
А ведь шести еще не было!
Летайте, летайте самолетами Аэрофлота! И у вас всё устроится.
1965
Из рассказов о Кожине
В четверг он ясно понял, что страдает от колебаний. «Да», сказал он, а сам подумал: «Нет». «Хочу», но в тоже время и «не хочу». И всё, как оказалось, всё на свете имеет своё зеркальное отражение. Он мог встать и не встать, пойти побить Щукова и не пойти побить Щукова. «Гм-м, – размышлял Кожин, – что же я могу сделать без колебаний?» И, еще поразмышляв, он пошел по малой нужде.
Однажды Кожину не спалось. На рассвете он подошел к окну и увидел, как по пустому проспекту тягачи тянут смирную покуда ракету. Вокруг нее, как пчелы вокруг беспомощной матки, жужжа роились мотоциклисты.
«Дождь будет», – подумал Кожин, взглянув на небо, и шумно зевнул.
С адмиралом Тучковым у него водились такие беседы.
Кожин. Хочу, адмирал, отправиться в экспедицию на Багамские острова, но непременно под парусами, непременно чтобы под бом-брам-стакселем и чтобы под бом-брам – ёкселем-мокселем.
Адмирал. Хе-хе-хе…
Кожин. Не желаете ли возглавить?
Адмирал (строго). Вы о чем это?
Кожин. Всё, всё, всё! Я передумал.
Кожин однажды проснулся и обнаружил, что во сне сочинил стихи:
ИностранцыТанцевали танцыОн подумал и мысленно поставил слово «иностранцы» в кавычки. Потом и слово «танцы». Ничего не оставалось, как закавычить и «танцевал».
Получалось какое-то иносказание.
Кожин красотою не отличался, у него был утиный нос и вывернутая, как у верблюда, губа. Зато у него была красивая кепочка. «Кожин, а Кожин, продайте кепочку. Неужели вам жалко?» – говорили дочери адмирала Тучкова Вера, Надежда, Любовь, и мать их София. Кожин бросал кепку на пол, топтал, но продавать не хотел.
Дома у Кожина были люди. Они принесли с собою выпивки и закусок, но ожидая его, как-то всё съели и выпили. Оставалась лишь рюмка портвейна. Кожин подумал о ней, но в это время её выпил Щуков. Он сказал, улыбаясь: «А вот и Кожин пришел!»
Однажды они гуляли с Симочкой, но пошел дождь. Они зашли в какой-то дом, там, в красивом лепном зале, шло собрание. Кожин с Симочкой сели в задних рядах и задремали. Сквозь дремоту он услышал: «Есть еще желающие выступить в прениях по докладу?» Кожин вздрогнул и сказал: «Есть!» Он вышел на трибуну и выступил. Он сказал: «Проделана большая работа. Надо оставить всё как есть, но немного подновить». Симочка боялась скандала, но всем понравилось, ему долго хлопали. Кто-то даже крикнул: «Вот кого надо в бюро!» В бюро его не избрали, а лишь в ревизионную комиссию.
Тем временем дождь кончился, и они ушли.
– Вот видишь, я везде востребован, – сказал Кожин. – А ты нигде, Сима.
Кожин однажды шел и увидел посреди мостовой девушку с отбойным молотком. Она долбила асфальт и куски отталкивала. Неподалеку, в тени, стояла бутылка кефира. Кожин открыл ее, достал из кармана французскую булку и стал завтракать. Девушка, продолжая работать, с интересом на него посматривала. Она была бронзовая от загара. Потом она подошла и спросила: «Посмотри, у меня нос не облез?» Он отдал ей полбулки и полбутылки кефира. Так они вместе позавтракали. А потом и еще несколько раз. Но не ужинали ни разу.
Однажды Кожина пригласили в гости в приличный дом. Он пришел, опоздав на двадцать минут, и к тому же с мороженым. Сидел в гостиной, доедал, а все молчали. Доев, спросил: «где у вас можно руки помыть?» Ему показали.
Потом он сел за пианино и стал играть вальс Сибелиуса. Это за ним водилось: как увидит пианино, так – вальс Сибелиуса. Потом все ели пирожки с капустой, потеряв к нему интерес, а Кожин всё так и играл вальс Сибелиуса.
Гуляя по городу, Кожин иногда обнаруживал, что его преследует кто-то чужой. Ему, например, постоянно попадались на глаза такие объявления: «Запрещается работать вблизи кабеля связи без представителя кабельной службы!» Или: «При буксовке в низких заболоченных местах не повреди кабель!» И просто: «Береги кабель!»
«Кабели, кабели…» – ворчал Кожин. И уходил в Летний сад. Он прятался там, где кусты образуют как бы сад внутри сада. По четырем углам его стоят четыре отвратительных старика, изображающих в любую погоду Страдание, Внимание, Радость и Иронию, а посреди клумбы еще – более жуткий Двуликий Янус. Все-таки здесь он был среди своих.