Пока Париж спал
Шрифт:
– Ты не слышала ни слова, да?
Я окинула взглядом неприглядное кафе: старые плакаты с Эдит Пиаф и Ивом Монтаном на потрескавшихся стенах.
– Извини, я витала в облаках.
– Заметно! Что происходит? О ком ты грезишь?
Я почувствовала, как краснею.
– Ни о ком.
– И кто этот «ни о ком»?
Она улыбнулась.
Не сдержавшись, я улыбнулась в ответ.
– Кое-кто, кого я встретила в госпитале.
– Что? В госпитале Божон? Это доктор?
– Нет.
– Только не говори мне, что ты влюбилась в боша. – Она понизила голос.
– Нет,
– Значит, коллаборационист?
– Нет!
Я глотнула воды. Я была уверена, что он не коллаборационист; это не его вина, что он работал на железной дороге, которую теперь контролировали боши.
– Почему тогда он в немецком госпитале?
– Ты могла бы спросить то же самое у меня.
Я уставилась на пятна от кофе и вина на старом деревянном столе.
– Могла бы, но я знаю тебя. А его нет.
В ее глазах промелькнуло беспокойство.
– Он работает на железной дороге. С ним произошел нечастый случай, его по лицу ударила рельса.
– Он работает на железной дороге? – Ее тон выдал разочарование.
– Да. – Я помолчала. – Но не уверена, что действительно нравлюсь ему.
– Шарлотта, я бы на твоем месте не беспокоилась об этом. Не вижу никакого совместного будущего для тебя и работника железной дороги.
– Не будь таким снобом! – Я пнула ее под столом.
– Ладно, ладно. Как он выглядит?
– Ты такая поверхностная! – Я улыбнулась. – У него густые черные волосы, пробор на левую сторону.
– На левую? Смотрю, ты любишь подробности.
– И еще у него карие глаза… ну, не чисто карие, как у меня. У него в глазах есть маленькие желтые точки и зеленые полоски, но издалека они кажутся карими.
– Должно быть, ты хорошо его рассмотрела!
– Ну, мне ведь надо было каждый день мерить ему температуру.
– Она поднимается, когда ты рядом с ним? – захихикала Матильда.
– Не говори глупости. Я бы очень хотела знать, нравлюсь ли я ему. Может быть, просто скучно лежать там целыми днями. Поэтому он и разговаривает со мной.
– Но Шарлотта, как ты можешь ему не нравиться? Ты красивая, умная…
– Нет, я тощая и плоская.
– О мой бог, Шарлотта. Все, что тебе нужно – это немного макияжа, ну и волосы можно было бы помыть.
– Знаю. Они прилизанные и мерзкие. Мама разрешает мне мыть голову только в воскресенье вечером. Нам не хватает мыла.
– Не понимаю твою мать. У вас в квартире есть Пикассо, но нет мыла!
– Пикассо не выдают по талонам, а мыло – да.
– Твоя мать не покупает на черном рынке, но зато у нее на стене висит картина запрещенного художника. – Она наклонилась ко мне. – В чем смысл?
– Понимаю. Но у нее есть свои принципы.
Я сделала паузу.
– Солидарность, например. Она думает, что мы должны держаться вместе, и если существуют пайки, то они должны быть одинаковыми и для богатых, и для бедных.
Мы обе помолчали некоторое время. Моя мама могла быть суровой, но она была строга ко мне так же, как и к себе.
– Я могу достать тебе немного мыла. Если ты хочешь.
– Нет, не беспокойся об этом.
– Как бы там ни было. – Она вытянула ноги под столом. – Я не уверена, что он
– Он очень интересный и задает мне кучу вопросов.
– Ему просто хочется тебе льстить. А с другими медсестрами он разговаривает?
– Да.
Моя радость мигом улетучилась. И правда – он ведь разговаривал с другими медсестрами тоже. Я сама видела.
Матильда подняла бровь:
– Ну вот.
– Да, ты, наверное, права. Не стоит зацикливаться на этом.
– Это все из-за того, что вокруг мало мужчин, Шарлотта. Так не должно быть, и теперь, когда кто-то оказывает тебе внимание, ты сразу поддаешься.
– Да, ты права. Не буду о нем думать.
– Хорошо.
Она облокотилась на стол и прошептала:
– Совсем скоро война закончится. Я это чувствую. И ты встретишь кого-то получше.
– Еще эрзаца, девушки? – официантка остановилась около нашего стола.
– Non, merci, только воды, пожалуйста.
Матильда посмотрела на плакат сбоку от меня.
– Эдит Пиаф выступает в эти выходные. Мы обещали, что пойдем.
– Знаю, но я еще не спросила у родителей. Мама всю неделю в таком ужасном настроении.
– Мы ведь можем пойти на дневное шоу. Не спрашивай, просто скажи им, что ты идешь.
– Ладно, ладно. Скажу.
– И забудь о нем, договорились?
Она не понимала, что я не хотела забывать о нем или встречать кого-то другого. Я не могла объяснить ей, как легко было разговаривать с ним, что он был таким, какой есть, и я чувствовала, что рядом с ним я тоже могу быть самой собой. Дело было даже не в том, что он говорил, а в том, что он позволял говорить мне. И он так внимательно смотрел на меня, когда я говорила, будто хотел узнать обо мне все до самой мельчайшей подробности. Мне нравились его вопросы, они заставляли меня чувствовать, что я узнаю его и в то же время узнаю себя. Никто до этого особо не пытался узнать, что я думала о разных вещах, и мои мысли были сырыми, несформулированными до конца, но он терпеливо вел меня, впитывая каждое мое слово. Мне было неважно, что он работал на железной дороге и не сдавал никаких глупых экзаменов. Готова поспорить, он сдал бы их, если бы захотел, но он решил заниматься чем-то более практичным, более полезным.
Он относился к профессии так же, как я. Тоже не хотел работать на бошей. Мы оба были заложниками системы, и мы должны были найти выход из нее. Мне до смерти хотелось сделать что-то большее для своей страны, и я знала, что он хочет того же. Я пыталась придумать что-то, что могла бы делать по-своему, небольшие акты сопротивления. Я могла бы наращивать их интенсивность постепенно пока не осмелюсь на что-то более смелое, более опасное. Можно начать с того, чтобы складывать билеты в метро в форме буквы V, а потом кидать их на землю, как делали некоторые. До сих пор я не рискнула сделать даже это, особенно после того, как увидела женщину, которую за это ударили по голове. Они заставили ее встать на четвереньки, поднять билет и распрямить его. Тогда я сжалась от стыда за нее, но сейчас я жалею, что не сказала о том, что считаю ее очень смелой.