Пока ты веришь
Шрифт:
– Афис, ты же знаешь правду, зачем ты так с ним? – вдруг надрывно крикнул он, обернувшись, и тут же получил еще один удар в спину.
Процессия скрылась в чаще, оставив Афиса и Токена в темноте. Вдали снова раздался душераздирающий смех умалишенного. Это стало последней каплей, и Токен тихонько заплакал, грязными руками размазывая слезы по щекам. К слезам тут же прибавилась икота. Босые ноги начали неметь от ночной прохлады, царапины на них щипали и саднили.
– Мой мальчик, – Афис попытался прижать Токена к себе, но тот извернулся и присел на землю, прислонившись щекой и плечом к белевшей во тьме статуе. Дерево, весь день вбиравшее в себя солнечный свет,
– О чем отец говорил? О какой правде?
– Я не знаю, Токен, – искренне ответил верховный жрец, – он не в себе, ты же все видел. Мне очень жаль, правда. Эта работа его доконала. Я даже чувствую себя в какой-то мере повинным в его болезни. Хотя я не ставил ему сроков и не заставлял столько работать.
– Ты что-то скрываешь от меня, дядя? – прошептал Токен. – Это потому, что я еще недостаточно взрослый, чтобы понять? Не станешь же ты мне специально врать? Я уже не маленький, и если ты объяснишь…
– Я ничего не скрываю, – повторил Афис и, подняв руку, бережно погладил кончиками пальцев черную рану на деревянной плоти Тхор.
– Тогда, может, у отца такие же способности, как у меня? – не унимался Токен. – Он, должно быть, что-то видел. Как я сегодня. Я впервые увидел что-то. Не узнал или почувствовал, а именно увидел глазами.
– Ты завтра мне подробно расскажешь, хорошо? – устало вымолвил Афис. – Тебе нужно отдохнуть. Идем домой, сынок. Эти болваны не позаботились о нас и унесли с собой факел, но мы ведь не заблудимся, верно? Вон уже и первые звезды. Ничто не собьет нас с пути, Токен.
Мальчик едва заметно кивнул, еще не улавливая двойного смысла последней фразы.
***
В былые времена городская ратуша являла собой величественное округлое здание в пять этажей. Два верхних этажа башни занимала семья начальника стражи. Ниже располагались помещения для самих стражников, заступавших на дежурство, а первый этаж предназначался для задержанных. Несколько находившихся там камер в основном пустовали, так как в Тхорасе – тогда еще именовавшемся Арабатом – не существовало такой кары как лишение свободы. После короткого выяснения обстоятельств, виновного подвергали наказанию и отпускали.
Десятилетия назад, убедившись, что его власть окрепла достаточно, Ясет распустил городскую стражу под предлогом того, что грубая сила теперь не потребуется, а стражники только и делают, что опустошают городскую казну и винный погреб своего начальника. На самом деле он опасался, что его власть может быть однажды свергнута при содействии стражи.
Теперь городская ратуша почти полностью лежала в руинах, а предназначавшиеся в жертву преступники содержались взаперти в ее единственном уцелевшем помещении. Каменная винтовая лестница, усыпанная обломками стен, уводила глубоко вниз, в помещение, где раньше хранили бочки с вином. Запах пролитой когда-то на пол рубиновой жидкости въелся на века и неуловимо витал среди обычного человеческого зловония подобных мест. Свет проникал туда только через микроскопические трещины в камне, расчерчивая тьму на причудливые фигуры, рисуя на полу неведомые знаки. Единственным источником свежего воздуха была небольшая отдушина в стене.
Будущей жертве предписывался строгий пост в течение пяти дней. Давали только хлеб и воду, но могли и полностью лишать еды – все зависело от тяжести преступления. Считалось, что голод очищает кровь и дух. К тому же, ослабевший человек чаще всего терял волю к борьбе, покорно шел на смерть, либо просто не мог оказать
Поэтому Дасар также не получил возможности проститься со своей семьей. Все эти дни его собеседником был Афис, внимательно слушавший, как несчастный преступник говорит о вещах, которые он видел и слышал за все это время. Прежде не идущий на откровенность, Дасар теперь только радовался возможности выговориться и ждал, что жрец хоть чем-то выдаст себя. Он был уверен, что Афис прекрасно понимает, что произошло, но тот сочувственно качал головой и доказывал, что это лишь плод воспаленного воображения. Вывести старика на чистую воду – вот что стало последней целью Дасара в этой жизни, но Афис не попался ни в одну из расставленных ему ловушек, так может, он ничего и не скрывал?
– Мой грех падет на мою семью? – спросил Дасар накануне того самого дня.
– Нет. Я позабочусь о них, клянусь тебе. У них будет все необходимое.
– Все, что им нужно, – уйти отсюда. Отпусти моего сына, Афис.
– Он сам не пожелает. Этот мальчик многого добьется, ты прекрасно знаешь. Его место – среди нас. Такого, как он, еще не было. Именно поэтому Токен нужен этому городу.
– Городу? Или тебе? Или… ей?
Афис устало вздохнул. О чем бы ни шел разговор, все неизбежно возвращалось в одну и ту же точку.
***
– Я тоже пойду, – упрямо твердил Токен, сжав кулаки и глядя куда-то мимо Афиса.
– Ты же знаешь, детям нельзя присутствовать на некоторых ритуалах. Это мое последнее слово, Токен.
– Я не ребенок! – крикнул мальчик, гневно уставившись на своего наставника. – Может, еще запрешь меня? Ты меня даже домой к матери не пускаешь.
– Мы навещали ее, – примирительно сказал Афис, стараясь не злиться.
Токен всегда был спокойным и послушным, и верховный жрец с болью в сердце наблюдал за воспитанником все эти дни. Впервые мальчик не хотел делиться своими чувствами. Словно какая-то завеса опустилась между ними. Афис с горечью поймал себя на том, что избегает взгляда Токена и еще тщательнее – общества Атааны, будто это он сам совершил преступление.
– Я все равно однажды увижу смерть, а, может быть, и сам убью, – глаза Токена были абсолютно сухими и горели лихорадочным огнем. – Пожалуйста, дядя, ведь это мой отец…
– Вот именно. Твой отец, – Афис устало потер лоб. – Ты не пойдешь, я больше не буду повторять. И пообещай мне, что не нарушишь мой запрет.
– Обещаю, – буркнул Токен и ушел в комнату, которую теперь занимал.
Окно выходило в сад, и он видел, как Афис вышел из дома в парадных одеждах. Выждав какое-то время, Токен ловко перемахнул через подоконник и быстро побежал к воротам, пока его не заметила служанка, которой наверняка поручили за ним присматривать.
***
Алтарь на главной площади представлял собой цельную каменную плиту в полтора человеческих роста высотой – чтобы все собравшиеся на площади могли видеть происходящее на нем. По периметру алтаря были выдолблены ступени, превращавшие сооружение в некое миниатюрное подобие пирамиды. По ребру верхней ступени тянулись выбитые в камне символы, складывающиеся в молитву Тхор. Жертвоприношения всегда совершались на рассвете, в тот час, когда первые лучи солнца заставляли сиять единственную позолоченную строчку, располагавшуюся на верхней восточной ступени: «Тхор, в воде зародившаяся и в воду ушедшая, прошу милости Твоей».