Покоритель джунглей

Жаколио Луи

— Ишь ты, — сквозь зубы пробормотал Барбассон, — проливай крокодиловы слезы. Можешь поставить здоровенную свечу этому, так кстати подвернувшемуся родству, не то, клянусь Магометом, моим святым пророком, ничто не помешало бы мне накинуть тебе на шею пеньковый галстук и отправить тебя к твоему дружку, милейшему Рам-Шудору.

Вдруг сэр Уильям Браун схватил безжизненную руку Сердара и воскликнул с выражением глубокого горя:

— Господи, пусть твоя кара поразит виновного, но пощадит этого человека, он столько страдал… Клянусь,

что честь его будет восстановлена.

«Искренен ли он? — подумал несколько поколебленный Барбассон. — Ба! Не будем спускать с него глаз!»

Когда Сердар пришел в себя, он бросил долгий взгляд на сэра Уильяма, все еще стоявшего возле него на коленях и орошавшего слезами его руку.

— О, не отнимайте вашу руку, — пробормотал сэр Уильям с глубоким и, казалось, искренним отчаянием, — не отнимайте ее в знак прощения. Я сделаю все, что вы потребуете, я поклялся в этом, пока вы были без сознания, и каковы бы ни были последствия моего поступка, ваше доброе имя будет восстановлено.

Сердар ничего не отвечал. Было видно, что в нем совершается отчаянная борьба, в которой обычно верх одерживают благородство и великодушие. Рама и Нариндра, хорошо зная характер своего друга, нисколько не сомневались в том, какое решение он примет, они понимали, что в данном случае бесполезно рассчитывать на Барбассона. Оборот, который приняли события, так подействовал на провансальца, что он, как говорят моряки, дал течь и, чтобы не присутствовать при проявлении слабости со стороны Сердара, решил подняться на палубу, чтобы взглянуть, как там идут дела. Уходя, он бормотал:

— Сцена узнавания… Я это уже видел в «Гран-театр» в Марселе, в пьесе «Два брата-поляка»… Павловский хотел убить Павловскова, укравшего у него бумаги, там тоже была кража, нашелся даже один идиот на роль комика, эдакий Барбассон. И вот в ту минуту, когда Павловский собирается покончить Павловскова, который не хочет возвращать похищенное, точь-в-точь как Уильям Браун, они узнают друг друга и начинают рыдать друг другу в жилетку. «Брат мой!.. Брат мой! Прости меня!» И Жанваль, игравший Павловскова, бросается на колени, опять-таки как Браун, и кричит: «Прости! Прости!..», и Павловский прощал Павловскова, точно так же, как Сердар простит Уильяма Брауна. Это было прекрасно, но, черт побери, тогда я заплатил всего двадцать пять су, теперь же десятки раз рисковал своей шкурой… Хватит с меня одного раза, я ухожу.

Довольный своим маленьким монологом, провансалец действительно поднялся на палубу. Он мог сколько угодно шутить, на самом деле Барбассон был глубоко взволнован, хотя и не подавал вида. Такие чувства, как привязанность к семье, любовь к близким, всегда находят отклик в сердце человека, даже совсем к ним не склонного, даже когда это лишь ловкое притворство.

Сердар, как и предвидел Барбассон, произнес слова прощения, едва не сорвавшиеся с его губ накануне, когда он увидел очаровательных дочерей

губернатора. Поэтому неудивительно, что, узнав об их родстве со своей сестрой, он больше не колебался.

— Я прощаю вас, — сказал он с глубоким вздохом. — Я останусь отверженным, проклятым, останусь Покорителем джунглей. Я не стану обрушивать отчаяние и несчастье на головы юных созданий, только начинающих жить. У них есть все, чтобы быть счастливыми, я не допущу, чтобы жизнь их была отравлена позором и бесчестьем их отца.

— Нет, Сердар, хотя бы вся моя семья находилась под угрозой гибели, я не приму вашей жертвы, к тому же она не нужна.

— Что вы этим хотите сказать?

— В признании Бернса ничего не говорится о сообщнике.

Перед смертью он только себя одного обвиняет в краже и в том, что подбросил вам письма. Готовясь предстать перед правосудием божьим, он, должно быть, не счел себя вправе призывать на мою голову правосудие людское. Вы можете оправдаться, не замешивая меня в это дело, ибо признание Бернса я бережно сохранил.

— Возможно ли это! — ответил Сердар с невыразимым счастьем. Потом, глядя на своего бывшего врага, с грустью добавил: — Значит, вы меня действительно ненавидели, раз не хотели отдать его мне…

— Нет-нет! — с горячностью перебил его сэр Уильям. — Но после того, что вы выстрадали, я не надеялся на ваше прощение, и хотя признание Бернса не может служить основой для обвинения против меня, если бы вы продолжали настаивать на моей виновности, мог бы разразиться огромный скандал, которого я в моем положении хотел избежать.

— А признание? — с жадностью спросил Сердар.

— Оно заперто в моем кабинете в Пуант-де-Галль. Нам стоит только вернуться, и завтра утром оно будет в вашем распоряжении.

Покоритель джунглей посмотрел на него так, словно хотел взглядом проникнуть в самые глубины души своего собеседника. Сердар простил, но он не был настолько наивен, чтобы самому сунуть голову в пасть тигру.

— Вы не доверяете мне? — спросил сэр Уильям, заметив, что он колеблется.

— Моя сестра приезжает через пять-шесть дней, — сказал Сердар, который, не умея лгать, избежал прямого ответа на вопрос. — Я должен следовать взятым курсом, если хочу первым встретить ее… Но раз вы прощены, я не стану больше удерживать вас здесь.

Радость молнией сверкнула в глазах губернатора, все еще не осмеливавшегося верить своему спасению. Сердар заметил это, но подобная реакция была естественной, поэтому он продолжал:

— Сегодня вечером, около полуночи, мы пройдем мимо Джафны, последнего порта на Сингальском берегу. Я велю высадить вас на землю, и если вы действительно достойны прощения, вы немедленно перешлете мне этот документ через Ковинда-Шетти, судовладельца в Гоа. Клянусь вам, сэр Уильям Браун, что ваше имя даже не будет упомянуто во время нового разбирательства дела во Франции.