Покушение
Шрифт:
— Из совершенно достоверных источников.
— Ну, тогда это соответствует действительности, — ответил фон Бракведе почти весело. — Меня удивляет, как много вам потребовалось времени, чтобы выяснить это.
— А вы уже знаете? — спросил пораженный Герберт.
— Конечно.
— Тогда почему же вы ничего не предпринимаете против этого?
— Что, например, мой дорогой?
— Ну, оружие… Как вы считаете?
Фон Бракведе снисходительно усмехнулся:
— Ваше усердие весьма похвально. И ваше доверие ко мне очень трогает. Но я все-таки хочу вам посоветовать: никому не говорите об этом. Ваши знания легко устранить вместе с вами.
— Как это понимать, господин капитан?
— Буквально. Считайте, что произошел бунт, или государственный переворот, или восстание. Что из того?
Герберт так и прилип к стенке и смотрел на капитана глазами, полными мольбы о помощи, а фон Бракведе продолжал:
— Вообразим, что это восстание — удар впустую. Тогда вам действительно известно, кто предатель. Однако если восстание удастся, то предателями будет считаться противная сторона. Усекли? И вы настолько легкомысленны, что хотите присоединиться к ней?
Обер-лейтенант почти автоматически покачал головой: нет, он этого не хотел. Противоречивые мысли роились в его голове.
— Проклятие! Что же мне делать?
— Ждать, мой дорогой. Что же еще?
Таким образом, граф фон Бракведе снова парализовал группу Герберта, и как раз на те несколько часов, когда должно было прибыть оружие из цейхгауза.
В 21.00 генерал-фельдмаршал Кейтель передал всем командующим из ставки фюрера следующую радиограмму: «Фюрер назначил командующим армией резерва рейхсфюрера СС Гиммлера… Приказы Фромма, Вицлебена, Гёпнера считать недействительными. Директива вводится в действие немедленно».
Через несколько минут радиограмма поступила на Бендлерштрассе. Лейтенант Рериг торжествовал:
— Теперь все ясно!
— Этот документ мы должны обработать в первую очередь? — спросил фельдфебель.
— Разумеется. Мы разошлем его как можно быстрее во все инстанции.
— А приказы сверху? — Фельдфебель имел в виду телеграммы и радиограммы Ольбрихта, Штауффенберга и Мерца фон Квирнгейма. — Как быть с ними?
— Оставь их лежать без движения, — категорично посоветовал лейтенант Рериг.
На столе, на которым сидел генерал-фельдмаршал фон Клюге со своими гостями, горели свечи. Некоторое время все ели молча, но затем начальник штаба сообщил:
— У Сен-Ло и Кана идут кровопролитные бои. Крайне необходимы подкрепление и боеприпасы. Резервов нет. Фронт может быть прорван…
Командующий, казалось, не слышал его. Он пил кофе, и дрожащий свет свечей трепетал на его погруженном в глубокие раздумья лице. Глядя на командующего, люди из его окружения надеялись, что он наконец решится.
— Могу я просить вас о беседе наедине? — обратился к командующему генерал фон Штюльпнагель.
Они вышли в соседнюю комнату, где генерал сказал:
— В этот момент высшие чины СД, СС и гестапо здесь, в Париже, разоружены, арестованы и привлекаются к суду.
— Нет, — почти беззвучно промолвил фон Клюге, — вы не осмелитесь.
— Я нарисовал вам истинное положение вещей. Иначе поступить я не мог, господин генерал-фельдмаршал, а вы должны сделать соответствующие выводы.
— Об этом нужно было меня предупредить! — воскликнул возмущенно Клюге. — Я не участвую в этом. — И он решительно добавил: — Я снимаю вас с должности! — Клюге сделал усилие, чтобы успокоиться. Потом он направился к двери, но вдруг остановился, вернулся и сказал сердито и одновременно доверительно: — Попытайтесь бежать и укройтесь где-нибудь.
— Я не могу.
— У вас, Штюльпнагель, остается лишь эта возможность.
— Если вы последуете голосу вашей совести, все будет иначе.
— Я несу ответственность за сотни тысяч солдат. Кто снимет ее с меня? — промолвил Клюге.
— Подумайте о будущей Германии.
— Я не могу участвовать в этой авантюре. Это мое последнее слово. Все вы мне глубоко симпатичны, но я ни в коей мере не согласен с вашими действиями. Или я должен высказаться еще яснее?
— Нет, — сказал, отворачиваясь, генерал Штюльпнагель.
— Да — если бы эта свинья подохла! — заорал с досадой фон Клюге.
Вскоре после этого генерал-фельдмаршал подписал верноподданническую радиограмму верховному главнокомандующему: «…Преступная рука убийцы, предпринявшая злодейское покушение на Вашу жизнь, мой фюрер, благодаря воле провидения была остановлена… Поздравляю Вас и заверяю в моей непоколебимой, постоянной верности».
Войдя в комнату, Элизабет фон Ольденбург-Квентин увидела на столе открытый портфель, выдвинутые нижние ящики комода и лежавшие там в беспорядке фотографии. Лейтенанта фон Бракведе она, казалось, не замечала. Потом графиня закрыла за собой дверь, подошла к стулу и села. Она горько улыбнулась и закрыла глаза — видимо, от усталости.
Поколебавшись, Константин медленно заговорил:
— Я, конечно, тебя не упрекаю…
— Почему же? — спросила Элизабет с неожиданной твердостью. Она открыла глаза и смотрела теперь на лейтенанта так, будто впервые его видела.
Он стоял посередине комнаты. Его Рыцарский крест одиноко поблескивал в позднем свете зари, а юношеское лицо приобрело какое-то старческое выражение. Ее охватила жалость к Константину.
— Поверь, я не совершила ничего такого, в чем бы ты мог меня упрекнуть, — проговорила она, и голос ее звучал прерывисто и глухо. — Скажи, что тебя беспокоит?
— Ничего, — жестко отрезал Константин.
Элизабет протянула было руки ему навстречу, но тут же бессильно их опустила.
— Фотографии? — спросила она с усилием.
— Нет. Все эти фотографии — твое личное дело.
— Пусть так. — Элизабет почувствовала некоторое облегчение. — Что же тогда, Константин? Содержимое портфеля?
— Нет, — равнодушно ответил он, — и до этого мне нет дела. Это касается только моего брата. Кроме того, я, как и прежде, убежден, что мой брат — честный человек.