Полет Птитса
Шрифт:
— То есть, свобода — это сила и… власть? — Карл хотя и уловил общий смысл идей Грюнвальда, но принять его не мог — они являлись диаметральной противоположностью его собственных убеждений.
— Нет, ты опять ничего не понял, — в голосе Фридриха послышалась грусть.
— Да, но и ты сам меня не понял, — отрезал Карл, — мы не могли даже толком начать проект «Логика», поскольку ждали от него совершенно разных результатов! Я хотел стать свободным от навязанных правил и, признаюсь, облегчить жизнь одержимых. А ты мечтал построить тоталитарное государство и наслаждаться властью над другими!
— Ну почему вы все так
— В таком случае чем же ты лучше имперцев, Фридрих?
— Я недаром ношу плащ как у охранителей, Карл, — устало начал объяснять Грюнвальд, — у меня с имперцами гораздо больше общего, чем с этим сбродом слабаков и неудачников, которые называют себя разрушителями. Понимаешь, Карл — сила на стороне Империи, по крайней мере сейчас.
— Так и проваливай в свою Империю! — не выдержал Авис, — молись Императору, постись, делай, что хочешь, только уходи из Замка!
— А вот это ты зря так говоришь, — протянул Фридрих, — здесь полно возможностей. Больше, чем в Империи. Вот увидишь, я ещё добьюсь своего.
— Хм, посмотрим, — процедил Карл, — только меня ты в свои сомнительные идеи и делишки больше не впутывай.
— Хорошо. Да ты мне и не особо нужен.
— Я даже постараюсь помешать тебе осуществить свои планы.
— Да пошёл ты, Карл, — прошипел Грюнвальд.
— Прощай, Фридрих, — Карл резко развернулся и ушёл.
Он понял, что продолжать этот разговор и вообще дружить с Грюнвальдом не имело смысла. Их идеи, мысли и понимание свободы стали слишком сильно отличаться.
Недавно Карл в первый раз по-настоящему погрузился в мир чувств. Конечно, ему нравился кто-то и раньше — взять хотя бы Шери, но это было несерьёзно. В этот раз случай был совсем другой — Авис испытывал такие яркие и сильные чувства, что не мог погасить их по собственному желанию. Погружение обернулось для него печальными последствиями. Карл смутно подозревал, что причина была не только в его чувствах к Хардред, но и в конфликте с Фридрихом. Всё случилось практически в одно и то же время.
«При чём тут Фридрих?» — спросил ехидный голос в его голове.
«Он тоже считается», — ответил ему другой голос.
«Но он был мне просто другом».
«Здесь нет семьи или государства, чтобы тебя осудить. В Тёмном Замке такое в порядке вещей».
«Неужели ты повёлся на его бред, потому что тебе он понравился?»
«Нет, я хотел добиться справедливости».
Карл лежал в постели с закрытыми глазами. Перед его взором мелькало множество карлов, и все они зло и безудержно смеялись.
«Что ты называешь справедливостью? Блажь, халяву?»
«Или ты хотел подарить людям то, что им вообще не сдалось?»
— Уйдите! — Карл открыл глаза и осознал, что кричал вслух. На полке светились электронные часы, а за окном не было ничего, кроме звёзд.
Чувство отчуждённости сопровождало его практически всю сознательную жизнь, но именно тогда он впервые ощутил, что такое абсолютное одиночество. В школе у Карла хотя бы было несколько друзей — он даже до сих пор помнил их имена: Боря, Императрина, Соня, Ира. Теперь они остались далеко и, наверное, забыли своего старого товарища.
После ссор с Фридрихом и Хардред у Карла исчезло желание тесно общаться с кем-либо из Тёмного Замка. Он мог заговорить с кем-нибудь, обсудить какую-либо тему, но никого не считал своим другом. В конце учебного дня Карл всегда сразу шёл ужинать в трапезную, а затем — в свою комнату. Он даже перестал водиться с компанией, которую ненадолго сплотила идея «Логики». Коммунист Эртин сыпал цитатами Маркса и до сих пор смотрел на Карла как на наивного утописта, который ему запомнился, и его было сложно переубедить в этом. Анархиста Артемиса обнаружили пьяным в общежитии и отправили в карцер в недрах астероида, на котором стоял Замок. Это привело к очередным спорам в Совете Тринадцати насчёт того, является ли запрет на торговлю спиртным в подземельях нарушением прав человека. Хелен-Йаванна почти всё время проводила среди друзей-гитаристов. Карл не мог найти себе места в её компании. Он понимал, что не разделяет их бессмысленной веры в добро и лучшее в людях. Авис считал её наигранной и поверхностной, иначе бы они так же разочаровались в своих идеалах, как и он сам — в своих.
Хардред перестала себя сдерживать и нашла новую жертву. Карл увидел в коридоре, как она абсолютно так же прижала какого-то юношу с младших курсов к стенке и принялась его душить. Когда она ушла, Авис вышел из-за колонны и сказал бедному молодому инициату:
— Советую тебе держаться от неё подальше.
— Мне с ней нравится, так что не лезь не в свои дела, — возразил ему юноша. Карл заметил покраснения на его шее и руках.
Младшекурсник ушёл, и Авис остался в одиночестве, а его взгляд остановился на каменных змеях, которые опутали высокие колонны.
Учебный процесс давался Карлу хуже и хуже, потом стал буксовать, а вскоре и вовсе остановился. Авису это словно перестало быть нужным. Преподаватели с прискорбием отметили его ухудшающиеся результаты, а следующую сессию он вообще сдал с большим трудом и на плохие оценки.
Мировоззрение Карла пошатнулось и разрушилось. Он держался за последние остатки «Логики», но попытки защитить прежние идеи каждый раз приводили к их опровержению. Вскоре постулаты, в которые Авис сам же верил всего каких-то несколько месяцев назад, полностью потеряли свой вес. От проекта для Карла осталась лишь теория одержимости. Он ощущал себя абсолютным одержимым, неспособным к нормальной жизни с другими людьми. На каникулах он продолжал летать на союзные планеты, но гулял по городам Нуэво-Кастро и равнинам Либерти один, снимая пейзажи и небо на купленный на стипендию фотоаппарат.
Вся его былая уверенность и приподнятое настроение куда-то исчезли. Он стал похож на вампира из мифов Древней Земли — худой, бледный, глядящий исподлобья инициат с длинными чёрными волосами прятался в тени, оставаясь незаметным для других обитателей Тёмного Замка. Броский фиолетовый плащ висел в шкафу — теперь хозяин предпочитал ему чёрное. Впрочем, от беретов он не отказался.
Однажды Карл шёл из трапезной по коридору — медленно и тихо, стараясь никому не попасться на глаза. По пути он вдруг услышал шипение.