Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)
Шрифт:
— Эти люди построили краали, — продолжала Джуба, — такие, как мы строим для скота, но в них сидели люди, очень много людей. На нас надели инсимби — железные цепи, и приковали к остальным.
Девушка привычно потерла запястья. Мозоли от наручников еще не сошли.
— Пока мы были в том месте в горах, людей пригоняли все время. Иногда столько, сколько пальцев на двух руках, а иногда так много, что мы издалека слышали их плач. И всегда их охраняли воины. Однажды утром, до солнца, в час рогов, — Робин припомнила, что так называется время, когда первые лучи солнца освещают рога коров, — они вывели нас, закованных в инсимби, из краалей и сделали змею из людей, такую длинную, что ее голова уже была в лесу, а хвост — еще в облаках на горе. Так мы спускались по Дороге гиен.
Дорога гиен, ндлеле умфиси, — Робин впервые услышала это название. Чудилась темная лесная тропа, выбитая тысячами босых ног, вдоль которой с диким кровожадным хохотом и визгом крадутся отвратительные пожиратели падали.
— Тех, кто умер, и тех, кто упал и не мог подняться, освобождали от цепей и оттаскивали в сторону. Гиены у дороги так осмелели, что выскакивали из кустов и пожирали тела у всех на виду. Хуже всего было тем, кто еще не совсем умер.
Джуба замолчала и невидящим взглядом смотрела перед собой. Глаза девушки наполнились слезами. Робин взяла ее руку и положила себе на колени.
— Не знаю, как долго мы шли по Дороге гиен, — продолжила Джуба. — Каждый день был похож на предыдущий и на тот, что наступал потом, пока наконец не показалось море.
Брат с сестрой еще долго обсуждали рассказ бывшей невольницы.
— Она наверняка прошла королевство Мономотапа, но говорит, что не видела ни городов, ни поселений, — удивлялся Зуга.
— Может быть, работорговцы избегают людей из Мономотапы.
— Жаль, что она запомнила так мало.
— Она шла в невольничьем караване, — напомнила Робин, — и думала только о том, чтобы выжить.
— Если бы только эти чертовы туземцы умели читать карту.
— Это совсем другая культура, Зуга.
Ее глаза вспыхнули. Брат поспешно сменил тему:
— Наверное, легенда о Мономотапе — всего лишь миф, нет там никаких золотых шахт!
— В рассказе Джубы важнее то, что матабеле торгуют рабами — раньше они этим не занимались.
— Чушь! — прорычал Зуга. — Они величайшие хищники со времен Чингисхана! Вся родня зулусов — шангааны, ангони, матабеле! Война — их образ жизни, а главный источник дохода — грабеж. Все их государство основано на рабстве.
— Но раньше они невольников не продавали, — заметила Робин, — по крайней мере так написано у деда, у Гарриса и у всех остальных.
— Потому что не было рынка сбыта, — объяснил Зуга. — Теперь они наконец вступили в контакт с работорговцами, нашли путь к побережью. Это все, чего им прежде не хватало.
— Мы должны доказать это, Зуга, — с тихой решимостью произнесла Робин. — Надо собрать свидетельства их преступлений и привезти в Лондон.
— Лучше бы девчонка засвидетельствовала существование Мономотапы и золотых шахт, — буркнул Зуга. — Обязательно спроси ее, были ли там слоны. — Он сосредоточенно склонился над картой Харкнесса, проклиная ее белые пятна. — Не могу поверить, что Мономотапы не существует, уж слишком много слухов… Да, вот еще что — я совсем забыл язык, которому учила нас мама, в голове вертятся одни детские стишки да колыбельные. Мунья, мабили зинтхату, йолала умдаде уэтху — раз, два, три, засыпай, сестренка, — продекламировал он и со смехом покачал головой. — Придется снова учить, помогите мне с Джубой.
* * *
При впадении в море река Замбези делится на сотни мелких проток, переплетающихся между собой. Широкая болотистая дельта охватывает миль тридцать унылой и монотонной береговой линии.
От сплошной зелени, ковром устилающей воду, отрываются плавучие острова папируса, и грязный коричневый поток выносит их в океан. Некоторые из островов очень велики, и корни растений так переплелись, что травяной настил выдерживает вес крупных животных. Небольшие стада буйволов то и дело застревают на таких островах, и их несет в море миль на двадцать от берега, пока удары волн не разрушат островок. Живые горы мяса становятся добычей акул, вечно кружащих в мутных прибрежных водах в ожидании поживы.
Когда ветер дует с берега, илистый запах болот ощущается далеко в море. Тот же ветер приносит с собой странных насекомых. На заросших папирусом берегах дельты водятся крошечные паучки, не больше спичечной головки, которые плетут паутину и пускаются на ней в полет в таком множестве, что напоминают облака или дым от степного пожара. Поднимаясь на многие сотни футов, они клубятся туманными колоннами, окрашенными закатом в розовый и лиловый.
Река несет в море бурые илистые массы, смешанные с трупами животных и птиц, и к акульему пиршеству присоединяются огромные замбезийские крокодилы.
Первая из таких гнусных тварей встретилась путешественникам милях в десяти от берега. Крокодил качался на волнах, как бревно, влажно блестя на солнце грубой чешуей. Канонерка подошла ближе, и чудище нырнуло, хлестнув по воде мощным гребенчатым хвостом.
«Черная шутка» пыхтела на всех парах мимо многочисленных речных устьев, но все они были слишком мелкими. К поселению Келимане можно было подняться лишь по Конгоне, дальше к северу.
Клинтон Кодрингтон рассчитывал войти в устье на следующее утро, переждав ночь в открытом море с застопоренными машинами. Робин намеревалась снять швы с его раны до Келимане, хотя предпочла бы подождать до окончательного заживления.
Она решила воспользоваться этим случаем, чтобы дать ответ, которого Клинтон так терпеливо ждал. Робин хорошо понимала, как больно будет молодому человеку услышать, что свадьба не состоится, и чувствовала себя виноватой.
Пригласив капитана к себе в каюту, доктор велела ему раздеться до пояса и усадила на узкую койку с поднятой рукой. Рана заживала очень хорошо. Робин радовалась и гордилась своей отменной работой. Ласково приговаривая, она разрезала каждый узелок остроконечными ножницами, пинцетом осторожно вытаскивала из раны кусочки конского волоса. На месте швов по обе стороны вздутого багрового рубца оставались двойные проколы, чистые и сухие. Только из одного вытекла капелька крови, которую Робин бережно промокнула.