Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы
Шрифт:
Факторы, предопределившие «большой террор», условно можно разделить на две группы. Первая — это общие причины, по которым террор и насилие в более мягких формах были главным оружием государства на протяжении всего советского периода, и особенно в 30-50-е годы. По этому вопросу в литературе существует большое количество соображений, развивающих теорию «перманентной чистки», согласно которой постоянные репрессии были необходимым условием жизнеспособности советского режима, как и всякого другого режима подобного типа [473] . Исследователи отмечают, что репрессии, «подсистема страха» выполняли многочисленные функции. Одна из главных — удержание в повиновении общества, подавление инакомыслия и оппозиционности, укрепление единоличной власти вождя. Кампании против вредителей и «переродившихся» чиновников были также достаточно эффективным методом манипулирования общественным сознанием по принципу: всё хорошее — от партии и вождя; всё плохое — от врагов и «разложившихся» местных руководителей. Репрессии и насилие можно рассматривать как необходимое условие функционирования советской экономики, основу которой составляло прямое принуждение к труду, дополнявшееся на отдельных этапах широкомасштабной эксплуатацией заключённых. Перечень подобных наблюдений можно продолжать. Каждая из террористических акций, включая массовые репрессии 1937–1938 гг., в той или иной мере выполняла эти общие функции.
473
Наиболее известны работы на эту тему американского советолога З.Бжезинского. В советской литературе периода перестройки наибольшую известность этот тезис получил в виде формулы Г.Х. Попова о «подсистеме страха» из его известной статьи о книге А. Бека «Новое назначение».
Однако, выяснение общих причин существования террора как основополагающего элемента диктаторского режима не исключает необходимости конкретизации этих причин применительно к отдельным периодам советской истории. Ведь на разных этапах государственный террор и насилие применялись в разной степени и в различных формах, будучи не только общим методом укрепления режима, но и реакцией руководства страны на некие конкретные (реальные или мнимые) проблемы.
О таких непосредственных причинах отдельных репрессивных акций советского периода можно судить как по способам их организации и результатам, так и на основании соответствующих заявлений руководителей страны. Если говорить об «операциях» 1937–1938 гг., то их основной целью, как свидетельствуют известные факты, мыслилось уничтожение в преддверии войны потенциальной «пятой колонны» и соответствующее повышение мобилизационной готовности общества и партийно-государственного аппарата. Обрушившись первоначально в основном на бывших активных оппозиционеров, репрессии быстро захватили все слои общества. «Обоснование» этого курса особенно полно было сформулировано на февральско-мартовском пленуме 1937 г. Причём не только в виде известной «теоретической» формулы Сталина об усилении классовой борьбы по мере продвижения к социализму, но в многочисленных конкретных предложениях членов ЦК.
Секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р.И. Эйхе, например, заявил на пленуме, что среди большого количества сосланных в своё время кулаков в крае осталась «немалая группа заядлых врагов, которые будут пытаться всеми мерами продолжать борьбу…» [474] . Секретарь Свердловского обкома И.Д. Кабаков жаловался, что период бурного промышленного строительства в годы первой пятилетки, совпавший с массовым раскулачиванием, «открыл большие щели для притока» на предприятия в города «чуждых элементов» [475] . Об опасности, которую якобы представляют бывшие кулаки, вернувшиеся из заключения и ссылки, говорил также секретарь партийной организации Туркмении Попок: «Большое количество кулаков прошло через Соловки и другие лагеря и сейчас в качестве «честных» тружеников возвращаются обратно, требуют наделения их землёй, предъявляют всякие требования, идут в колхоз и требуют приёма в колхозы. У нас был такой случай, когда сын крупного хана, Хан-Кули, вернулся обратно, разбил кибитку на бывших феодальных землях своего отца, потребовал от аульного совета вернуть ему участок земли «согласно новой Конституции»» [476] . Как показали последующие события, бывшие «кулаки» были одной из главных целей карательных акций 1937–1938 гг.
474
Вопросы истории. 1993. № 6. С. 5–6.
475
Там же. С. 27.
476
Там же. С. 25.
При обсуждении на пленуме вопросов подготовки к выборам на основе новой Конституции особенно много говорилось об угрозе, которую якобы представляют для советской власти миллионы верующих, и особенно активисты и руководители многочисленных церковных организаций [477] . Перепись населения, проведённая в 1937 г., показала, что среди населения в возрасте 16 лет и старше верующих насчитывалось 57% (56 млн. человек), и это при том, что многие верующие, опасаясь преследований, скрывали свою приверженность религии [478] . Как известно, перепись была объявлена «вредительской» и результаты её стали доступны лишь пятьдесят лет спустя. Однако руководство страны, несомненно, знало о результатах опроса.
477
Там же. 1993. № 5. С. 4–5, 15. Об активизации духовенства в Казахстане говорил секретарь республиканской партийной организации Мирзоян (Там же. С. 21–22).
478
Поляков Ю.А., Жиромская В.Б., Киселёв И.Н. Полвека молчания (Всесоюзная перепись населения 1937 г.)// Социологические исследования. 1990. № 7. С. 69.
Многочисленные «адреса» для проведения чистки предлагали и другие ораторы. Секретарь ЦК компартии Грузии Л.П. Берия сообщил, что только за последний год в республику вернулось из ссылки около полутора тысяч «бывших членов антисоветских партий — меньшевиков, дашнаков, мусаватистов». «За исключением отдельных единиц, большинство из возвращающихся остаётся врагами советской власти, является лицами, которые организуют контрреволюционную вредительскую, шпионскую, диверсионную работу… Мы знаем, что с ними нужно поступить как с врагами», — заявил Берия [479] . Секретарь Восточно-Сибирского крайкома партии Разумов утверждал, что с троцкистами на почве совместного шпионажа в пользу Японии смыкаются «бурятские буржуазные националисты» [480] . Секретарь Московской партийной организации Н.С. Хрущёв жаловался, что в столицу, желая затеряться в большом городе, «пролезают» со всей страны множество людей, «у которых что-нибудь да есть», «пролезают не только люди меченные, но и те, до которых ещё не добрались… Сюда также устремляются исключённые из партии люди» [481] и т.д.
479
Вопросы истории. 1995. № 5–6. С. 10–11.
480
Там же. 1995. № 8. С. 16.
481
Там же. С. 22.
Некоторое время спустя все эти предложения, и даже с избытком, были воплощены в жизнь.
Как показали последующие события, жертвы репрессий прежде всего определялись по анкетным данным. Основанием для расстрела или отправки в лагерь могло быть неподходящее дореволюционное прошлое, участие в гражданской войне на стороне противников большевиков, членство в других политических партиях или оппозиционных группах в самой ВКП(б), факт исключения из партии (по любым, не обязательно политическим мотивам) или «раскулачивания», судимость, «подозрительная» национальность (немцы, поляки, корейцы и т.д.), наконец, родственные, дружеские или просто деловые связи с представителями перечисленных категорий и многое другое. Соответствующий учёт всех этих контингентов населения годами вёлся в НКВД и партийных органах. После команды из Москвы на местах составлялись списки, и по ним производились аресты и расстрелы.
Всё это позволяют рассматривать чистку конца 30-х годов как завершающий аккорд (и в какой-то мере, следствие) репрессивной политики, проводившейся в предшествующие годы. Жестокое противостояние в ходе гражданской войны, репрессии периода нэпа, многочисленные акции конца 20-х—30-х годов — чистки партии и аресты оппозиционеров, коллективизация и «раскулачивание», борьба с «саботажниками хлебозаготовок» и «расхитителями социалистической собственности», аресты и высылки после убийства Кирова и т.д. — затронули многие миллионы людей. Фактически, в число «обиженных», а значит находившихся под подозрением, попала (вместе с семьями) значительная часть населения страны.
С некоторыми из ранее репрессированных власти, как уже говорилось, пытались «помириться». Однако основным методом «решения проблемы» был избран террор. Такова природа любого насилия. Однажды прибегнув к нему, уже трудно остановиться. Произвол порождает противодействие и ненависть, и, чтобы удержаться у власти, диктатура прибегает к более жестокому террору. Беспощадность сталинского руководства подпитывал и своеобразный синдром «неполноценности власти», власти «в первом поколении». Лишь пятнадцать лет прошло со времени завершения гражданской войны, и вожди партии ещё хорошо помнили, как нелегко далась победа, сколь часто стоял вопрос о судьбе нового режима. Многие из них пережили страшные минуты неопределённости и страха за собственную жизнь, и растущая угроза новой войны, а значит, новых испытаний для власти, возвращала к этим воспоминаниям.
Настроения боязни утраты власти достаточно откровенно высказывал в своих позднейших рассуждениях о событиях 30-х годов один из ближайших соратников Сталина и один из главных организаторов террора — В.М. Молотов. «1937 год был необходим, — говорил Молотов писателю Ф. Чуеву. — Если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны. Ведь даже среди большевиков были и есть такие, которые хороши и преданны, когда всё хорошо, когда стране и партии не грозит опасность. Но, если начнётся что-нибудь, они дрогнут, переметнутся. Я не считаю, что реабилитация многих военных, репрессированных в 37-м, была правильной… Вряд ли эти люди были шпионами, но с разведками связаны были, а самое главное, что в решающий момент на них надежды не было». «Враг» для Молотова — понятие растяжимое: «… и пострадали не только ярые какие-то правые или, не говоря уже, троцкисты, пострадали и многие колебавшиеся, которые нетвёрдо вели линию и в которых не было уверенности, что в трудную минуту они не выдадут, не пойдут, так сказать, на попятную». По мнению Молотова, массовые репрессии были «профилактической чисткой» без определённых границ. Главное в ней — не упустить врагов, количество безвинных жертв — вопрос второстепенный: «Сталин, по-моему, вёл очень правильную линию: пускай лишняя голова слетит, но не будет колебаний во время войны и после войны» [482] .
482
Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 390, 391, 416.
Нетрудно предположить, что Молотов воспроизводил логику рассуждений Сталина, воспринятую также теми членами Политбюро, которые сохранили свою жизнь и позиции. Во всяком случае, рассуждения Молотова близки, например, заявлениям Сталина на февральско-мартовском пленуме. «Для того чтобы напакостить и навредить, — говорил Сталин, — для этого вовсе не требуется большое количество людей. Чтобы построить Днепрострой, надо пустить в ход десятки тысяч рабочих. А чтобы его взорвать, для этого требуется, может быть, несколько десятков человек, не больше. Чтобы выиграть сражение во время войны, для этого может потребоваться несколько корпусов красноармейцев. А для того чтобы провалить этот выигрыш на фронте, для этого достаточно несколько человек шпионов где-нибудь в штабе армии или даже в штабе дивизии, могущих выкрасть оперативный план и передать его противнику. Чтобы построить большой железнодорожный мост, для этого требуются тысячи людей. Но чтобы его взорвать, на это достаточно всего несколько человек. Таких примеров можно было бы привести десятки и сотни» [483] . Причём, наставлял Сталин, «вредители обычно приурочивают свою вредительскую работу не к периоду мирного времени, а к периоду кануна войны или самой войны» [484] .
483
Вопросы истории. 1995. № 3. С. 13–14.
484
Там же. С. 12.