Политическая наука №3 / 2017. Советские политические традиции глазами современных исследователей

Коллектив авторов

Лидер коммунистов Г.А. Зюганов опроверг на партийном сайте заявление Путина о «национальном предательстве» большевиков, предложив свою версию событий, согласно которой в неудачах России в Первой мировой войне и падении империи виноваты «кризис царизма и вырождение династии Романовых». Большевики, по мнению Зюганова, не имеют отношения к распаду страны – напротив, «Гражданская война… быстро приобрела характер национально-освободительной», и победив, «они буквально в считаные годы заново собрали воедино подавляющую часть государства российского, обеспечив ему такое экономическое, социальное и культурное единство, которого наша страна никогда не знала прежде» [Зюганов, 2012].

Продолжение дискуссии последовало в связи с подготовкой Концепции нового учебно-методического комплекса по отечественной истории, инициированной В.В. Путиным в феврале 2013 г. В ходе дискуссий рабочей

группы по подготовке Концепции родился новый вариант определения событий 1917 г. – «Великая российская революция 1917–1921 гг.» [Концепция… 2013, с. 40]. По аналогии с Французской революцией авторы Концепции решили представить Великую российскую революцию как сложный процесс, начавшийся свержением самодержавия в феврале 1917 г. и закончившийся Гражданской войной [см.: Чубарьян, 2013]. Формула, предложенная разработчиками Концепции, подчеркивала всемирно-исторический характер «Великой российской революции» и «начавшегося в октябре 1917 г. “советского эксперимента”» как событий, оказавших сильнейшее влияние на общемировые процессы [Концепция… 2013, с. 39]. Вместе с тем она отдавала должное трагической стороне революции, обернувшейся «катастрофическими… людскими потерями», ростом детской беспризорности и распадом государства [там же]. Хотя новое определение событий 1917–1921 гг. вызвало новую волну споров, в какой-то момент казалось, что именно эта формула может быть положена в основу программы юбилейных мероприятий. С одной стороны, она в полной мере отвечает духу апологетической эклектики, характерной для путинской политики памяти: исторические эпизоды, имеющие кардинально разное общественно-политическое значение, собраны в единую смысловую конструкцию, подчеркивающую и трагическую, и всемирно-историческую составляющую «Великой российской революции». С другой стороны, данная формула в какой-то мере позволяет решать задачи «проработки трудного прошлого» (даже если она и не ставит их во главу угла). В силу этого формулировка, предложенная рабочей группой по разработке Концепции, казалось бы, способна вписаться в широкий спектр идеологических конструкций, представленных на современном «рынке идей».

Однако набор предложений относительно официальной формулы коммеморации этим не ограничился. В производство таковой включилась «тяжелая артиллерия» в лице министра культуры РФ В. Мединского и министра иностранных дел РФ С. Лаврова. Первый предложил «Платформу национального примирения», которую представил в мае 2015 г. на круглом столе «100 лет Великой российской революции: Осмысление во имя консолидации», организованном возглавляемым им Российским военно-историческим обществом в Музее современной истории России. Формула Мединского подчеркивала «живую преемственность в развитии страны от Российской империи к Советскому Союзу и далее – к Российской Федерации». Говоря о недопустимости «войны с памятью», министр культуры предлагал не углубляться в исторические оценки, а просто «проявить уважение к памяти героев обеих сторон (“красных и белых”)». Правда, сам он не удержался от оценок, заявив, что «искренне отстаивавшими свои идеалы» красными и белыми «двигал патриотизм», и потому «герои» «невиновны в массовых репрессиях и военных преступлениях». Таким образом, предложение Мединского сводилось к «примирению» за счет отказа от «критической проработки прошлого». Революцию предлагалось вписать в «апологетический» национальный нарратив как трагическое столкновение не пришедших к согласию «патриотов». Закреплением этой «патриотически-примирительной» формулы юбилея, по предложению Мединского, должен стать памятник примирения в «вернувшемся в родную гавань» Крыму – «там, где закончилась Гражданская война» [Мединский, 2015].

Несколько иная версия того же нарратива была предложена в статье С. Лаврова «Историческая перспектива внешней политики России», опубликованной в марте 2016 г. Опираясь на хронологическую рамку, предложенную авторами Концепции 2013 г., Лавров попытался вписать «революцию 1917 года и Гражданскую войну» в общемировой контекст: назвав их «тяжелейшей трагедией для нашего народа», он подчеркнул, что «трагедиями были и все другие революции». Министр иностранных дел высказывал опасение, что предстоящий юбилей «может быть использован для новых информационных атак на Россию», представляющих революцию «в виде какого-то варварского переворота, чуть ли не столкнувшего под откос европейскую историю». Возражая против возможных нападок, Лавров писал о «неоднозначном и многоплановом» воздействии революции 1917 года на мировую историю и представлял ее как «своего рода эксперимент по реализации на практике социалистических идей, имевших тогда широчайшее распространение в Европе».

Хотя в этой версии не было рассуждений о «патриотизме» красных и белых, идея «непрерывности российской истории» также была поставлена во главу угла. Говоря о невозможности «вымарать какие-то периоды» нашей истории, автор статьи тем не менее в духе «апологетического» подхода призывал сосредоточиться на «позитивных традициях» [Лавров, 2016].

Таким образом, в преддверии юбилейного года в распоряжении лиц, принимавших решение о коммеморации, были как минимум три варианта ее формулы: 1) «Великая российская революция» как «сложный процесс», требующий взвешенной оценки, 2) «революция 2017 года и Гражданская война» как неотъемлемая часть мировой и «непрерывной российской» истории, 3) «примирение» на почве признания «патриотизма» как красных, так и белых. Как мы видели, выбор был сделан в пользу «революции 1917 года в России» как повода для «примирения» и «укрепления… согласия» [Путин, 2016].

Несмотря на очевидное сходство, выбранная формула не идентична ельцинскому «согласию и примирению». Хотя и в середине 1990-х годов основной целью была «стабилизация» достигнутого статус-кво, «согласие» тогда предполагалось достигнуть на базе «критического» нарратива. Поэтому если бы за переименованием праздника последовали реальные шаги по изменению инфраструктуры памяти о революции 1917 года, это в перспективе могло бы привести к «проработке» травмы и «включению» противоположных «видений событий в общий контекст более высокого уровня» [Ассман, 2014, с. 73]. Однако ни властвующая элита, ни оппозиция были не готовы работать над этими задачами.

В 2017 г. «примирение» предполагается на основе «апологетического» нарратива, ради поддержания «согласия, которого нам удалось достичь» по итогам «крымского консенсуса» [Путин, 2016]. Оно направлено не на проработку травмы, а на «усмирение страстей» с помощью «патриотической риторики». Можно согласиться с И. Калининым – «официальная идеологическая рамка отмечаемого юбилея предназначена как раз для того, чтобы встать на пути» призрака революции, «не дать ему стать частью возможного исторического горизонта, определяющего линии политического размежевания, – или хотя бы частью необходимой общественной исторической рефлексии» [Калинин, 2017]. В этом смысле выбор главного «мемориального мероприятия» – запланированного на 4 ноября 2017 г. открытия Памятника примирению в Керчи – выглядит примечательно. Не углубляясь в споры о «великой российской революции», властвующая элита собирается привязать «неудобный юбилей» к новым символам согласия – возвращению Крыма «в родную гавань» и недавно изобретенному «народному единству». Вопрос, однако, заключается в том, сможет ли миф о «достигнутом согласии» перевесить конфликты современных интерпретаций бывшего «мифа основания» Советской России. Ответ станет известен совсем скоро.

Список литературы

Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика / Пер. с англ. Б. Хлебникова. – М.: Новое литературное обозрение, 2014. – 328 с.

Бурдье П. Социология социального пространства. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. – 288 с.

Васильков Ю. Третий путь в ХХI век // Российская газета. – М., 2000. – № 241 (2605), 22 декабря. – С. 4.

Голованов Л. Мифы, которые мы выбираем // Общая газета. – М., 1996. – № 21, 30 мая. – С. 5.

Мединский В. Документ дня: Платформа национального примирения России. Министр культуры России сформулировал пять тезисов, обеспечивающих преемственность истории страны // Lenta.ru. – М., 2015. – 20 мая. – Режим доступа:(Дата посещения: 01.05.2017.)

Драгунский Д. Октябрь уж отступил // Итоги. – М., 1997. – № 43. – С. 8.

Дубин Б. Символы возврата вместо символов перемен // Pro et contra. – М., 2011. – № 5 (53). – С. 6–22.

Ельцин Б.Н. О демократической российской государственности и проекте новой Конституции // Обозреватель – Observer. – М., 1993. – № 15. – С. 4.

Ельцин Б.Н. Послание Президента России Бориса Ельцина Федеральному Собранию РФ: «О действенности государственной власти в России». – М., 1995. – Режим доступа:(Дата посещения: 11.11.2012.)

Ельцин Б.Н. Послание Президента России Бориса Ельцина Федеральному Собранию РФ: «Россия, за которую мы в ответе». – М., 1996. – Режим доступа:(Дата посещения: 11.11.2012.)