Полковник Ростов
Шрифт:
Принц-Альбрехтштрассе, трупы выкопают и повезут туда, на опознание.
Дожидаться, однако, не стали: слишком опасно. Вернулись к каналу – и в страхе задом отъехали: на мосту стоял, прожекторами освещенный, глава службы безопасности рейха Кальтенбруннер и рядом с ним -
Шпеер. Напугались и поехали в Целлендорф, за ранцем Крюгеля.
– Вовремя пришли вы сюда десять дней назад. Что делать дальше – знаете. Все видели и все слышали. Смысл понятен?
– Так точно, господин полковник. Правда, одна правда и ничего, кроме правды.
– Правильно. Удачи вам и – живыми будьте.
– И вам, господин полковник, того желаю. И Монике вашей тоже.
Как в прихожей тихо ни говорили, она услышала, спустилась к ним. Ахнула:
– От вас порохом пахнет… – И обняла Крюгеля, понимая, что он уходит навсегда.
Не спали. В восемь утра покинули Целлендорф, Ростов вел “майбах” вдоль
Ростов довез Монику до завода и легкомысленно пообещал вскоре вернуться, сам, впрочем, не зная, зачем ему Брюссель и как вообще жить дальше. Аресты в ближайшие дни не ожидались, Гиммлер не бездействовал, Гиммлер решал, кого брать, а кого не трогать, приберечь для фронта. Разные слухи ходили о Париже, о том, как, выполняя план “Валькирия”, вермахт взял под стражу гестапо и СС, а затем милостиво отпустил, в честь чего была устроена всеобщая попойка, после каковой вермахт лишил себя командования; многих арестовали и увезли на Принц-Альбрехтштрассе, кое-кто стрелялся или проглатывал яд; в Брюсселе, правда, мало что изменилось; по-прежнему пахло кофе, девушки всех национальностей стояли в выжидательной птичьей позе на центральных улицах, напоминая Ростову марабу и фламинго – такие же длинные ноги, тот же взгляд отрешенности, те же вопрошающие глаза. Моника все-таки была лучше всех этих пернатых, и как-то подумалось: не отправить ли вещи на ее квартиру? Своей ведь нет, ее и не будет: через полгода варвары ворвутся в Германию, страна возьмет на постой миллионы наглых солдат, чужих и жадных до женщин и добра, еще не сгоревшего в пламени пожаров. Ойген пропал, возможно, спрятался в Испании. Портье в отеле скалил зубы, англосаксы теснили немцев, нормандский плацдарм вот-вот расширится до Парижа; оберштурмбаннфюрер Копецки, 26 июля в номер заглянувший как бы невзначай, грустно признался, что время упущено, бастионы
Атлантического вала трещат, его дивизии пришел конец, сам он уцелел только потому, что был вызван в Берлин, а сейчас прибыл сюда, чтоб забрать полковника Ростова. Гиммлер по приказу фюрера создал при гестапо Особую комиссию по делу 20 июля, хватают всех подряд и большей частью вскоре отпускают, та же участь ждет и Ростова, ни в чем не замешанного, в совращении несовершеннолетней девушки разве лишь, однако же отбыть эту тяжкую – не столько для Ростова, сколько для него, Копецки, – миссию все-таки придется, итак – в Берлин, побыть гостем столицы, почетным – поскольку лично он, Копецки, поручился за него, и многое в поручительстве – от полковника
Больбиндера, друга Ростова, а Больбиндер, с которым Копецки имел честь познакомиться несколько дней назад, высоко, очень высоко отзывался о полковнике Ростове…
“Скандинав” либо мученически погиб, ни слова не сказав, либо, брезгливо выдворенный из полиции на улицу, убрался восвояси, перепрыгнул через проливы и исчез в мокром от дождя Стокгольме. На
Бендлерштрассе никаких следов не оставлено, Крюгель уже на пути к русским, обер нем как могила, Рената Уодль еще молчаливее, а чтоб дознаться, кого все-таки искал в Берлине Ростов, – так пусть по столице бегают ищейки из собачника на Принц-Альбрехтштрассе! Да им сейчас не до Ростова, на другие запахи реагируют, причем – выборочно, многим дарованы жизнь и свобода, Гиммлер посвятил их в свои планы заблаговременно. Рейхсфюрер СС попал впросак: надо карать мятежников, но так карать, чтоб меч правосудия не опустился на головы генералов и офицеров, которые, возможно, и содействовали заговорщикам, но даже временное отстранение их от должностей не должно пагубно сказываться на фронтовых делах. Потому и взята была для раздумья четырехдневная пауза.
– Придется за вещами попозже заехать, – огорчился Ростов, отлично зная, что в Брюссель уже не вернется. Прощай, Бельгия! Прощай, Германия!
В Темпельхофе Копецки извиняюще развел руками: к Ростову подошли два щуплых молодчика, предъявили какие-то бумаги и предложили следовать за ними, он задержан пятым отделом Особой комиссии и проведет некоторое время под арестом, хотелось бы домашним, но поскольку дома у полковника нет, то поехать все-таки придется за город.
Поехали. По указателям, по тому, что мелькало и прочитывалось, – везли в Мекленбург; часовой у входа, училище пограничной службы, то есть – все тюрьмы переполнены, всех подозреваемых разместили где придется. Ростова утрясло на
“Ю-52”, укачало на тряской дороге, он тут же лег спать; комната на двоих, вполне приличная, офицеры, числом не менее сорока, галдели в казино, шум разбудил Ростова, он встал, жадно набросился на еду, потягивал скверное винцо, когда кто-то положил сзади руку на его плечо. Ойген! Ойген фон Бунцлов, вроде бы три дня назад перебравшийся за Пиренеи! Ойген, хохочущий Ойген, не унывающий и полный веры в чудесное избавление от всех козней гестапо. Избавление это не за горами, утром с ним по телефону говорил Шпеер, министр летит к фюреру со списком тех, кто томится в узилище и без кого военная промышленность Германии в полную меру работать не будет. Уже ночью он будет на свободе и постарается вытащить и Гёца, который, конечно, как ему кажется, сидит здесь по недоразумению, истинно по недоразумению; пора бы, дружище, знать, что каждый здесь коротающий время либо убежден в трагической ошибке Особой комиссии, либо ловко скрывает свою причастность к событиям 20 июля.
Ростов полагал, что трагической ошибки гестапо не могло быть, как и доказательств того, что он каким-то боком связан с заговором.
Засадила его сюда, сомнений нет, Моника Фрост, как это горько ни звучит; преданная фюреру нацисточка припомнила его словечки о
Гитлере и побежала не к блокляйтерше, а к уполномоченному повыше рангом. Ее тут же начали трясти – и посыпалось: позднее возвращение неизвестно откуда в ночь на 21 июля, ефрейтор Крюгель, исчезнувший в ту же ночь, генерал-лейтенант Тюнген, уже арестованный (об этом он услышал здесь, в казино), Гизи около студии, еще много, много тех, с кем он встречался и кого сейчас подозревают обоснованно или нет в заговоре. Она, никто другой не мог! И вспоминался сентябрь 1939 года, разгром Польши, возможные контакты с Красной Армией, немецко-русский разговорник, какая-то странная пословица о волке, смысл которой сводился к тому, что как ни приручай его стать домашней собакой, а хищник все тянется и тянется к лесу. Эх, Моника,
Моника, по которой скучал все четыре дня в Брюсселе!
Поэтому полной неожиданностью стало: и он, и Ойген схвачены по доносу той красавицы украинки, рачительной и работящей, что подавала им сыр, сигары и кофе в курительной Хофшнайдерихи. Подслушала, уловила какую-то крамолу в разговоре, который, им казалось, никому не понятен.
– Не беспокойся, – заулыбался Ойген, – выйду отсюда и сразу же отправлю бдительную красотку в лагерь для перевоспитания.
Не обо всем успели переговорить: двумя часами позже он обнял Гёца
(“До скорого!..”), шутливо помахал рукой остальным в казино и в сопровождении охранника пошел к КПП. С утра Ростов стал высматривать знакомых, хотя и понимал, что мало кто хочет признаваться в связях с кем-либо из попавших в опалу. Разговорился с майором Энгельсом, тот приобрел известность в декабре 1942 года, когда в числе многих, как он сам, лейтенантов рвался попасть в окруженную армию Паулюса, чтоб гибелью своей хотя бы на час-другой отсрочить уничтожение замерзающей группировки. Так его и не пустили в кольцо, вытащили даже силком из “Юнкерса”, летящего с грузом в Сталинград. Тогда-то и заприметил его Штауффенберг, стал продвигать; впрочем, и без Клауса лейтенант Энгельс за два года превратился бы в майора, на Восточном фронте нередки были прыжки через должности и звания. (Ростову представился внезапный поворот судьбы, переговоры с русскими – и внезапное окончание их, как только на немецкой стороне стола появится полковник граф Клаус фон Штауффенберг: это для немцев он казался импозантной и вполне респектабельной фигурой, а русские того же Штауффенберга люто возненавидели бы за его роль в создании антибольшевистских формирований; власовцев, говорят, коммунисты расстреливали без допросов и дознаний: говоришь по-русски, носишь немецкую форму – так получай пулю в лоб!)