Полночь в Часовом тупике
Шрифт:
— Нет-нет, вы ошибаетесь, я, правда, книготорговец. Вот моя визитная карточка. Никто вас не подозревает. Шарлина Понти…
— Сучка! — яростно воскликнул Арно Шерак.
— Она испытывает к вам чувства, уверяю. Она просила, чтобы вы подтвердили то, что она рассказала мне.
— О чем еще?
— Она услышала, как Робер Доманси ссорился в своей гримерке с незнакомцем, вы были там?
— Я был в коридоре, она меня оттолкнула.
— Она только претворяет в жизнь изречение Пьера Корнеля: «И желание растет, если осуществление затягивается» [39] .
39
Из пьесы «Полиевкт» (акт 1, сцена 1), 1642 г.
Арно Шерак изволил улыбнуться.
— Вы действительно так считаете?
— Типичная женская тактика. Шарлина Понти оттачивает на вас свое искусство: заставить просить, как о милости, то, что она сама горит желанием вам предложить. Расскажите мне, что вы заметили.
Виктор сосредоточенно крутил педали, направляясь к северу столицы. Таким образом он успокаивал нервы после разговора с Арно Шераком. По правде сказать, он был в этом состоянии с тех пор, как Огюстен Вальми его безжалостно отстранил от дела.
«Погоди маленько, старина, если ты решил, что меня обставил, ты попал пальцем в небо: я на корпус впереди тебя».
Он остановился, заскочил в кафе «Дюваль», чтобы согреться, заказал рагу из баранины с репой и графинчик красного. Прежде чем вновь прыгнуть в седло, он позвонил Кэндзи и извинился за внезапный отъезд: горло вдруг заболело, видимо, начинается ангина.
Въезд в Часовой тупик был перегорожен, туда пускали только жителей окрестных домов. Бульвар Рошшуар являл собой печальную картину пейзажа после свадьбы: небольшие группки людей шушукались, стоя на тротуаре. Человек с длинной палкой, на конце которой были губки, переходил улицу и чуть не протаранил Виктора, который едва успел затормозить.
— Осторожней нельзя? — пробурчал человек с палкой.
— Простите, — ответил Виктор, — я журналист, разыскиваю служащего кабаре «Небытие», того, который нашел тело.
— Рене Кадейлана?
Человек с палкой наклонился и поднял одну из своих губок. Его явно больше заинтересовал велосипед, чем вопрос.
— Это то, что мне надо, за сколько вы приобрели вашу машинку?
— Я не знаю, это мой патрон покупал. Так что с мсье Кадейланом?
— Рене так надоели легавые и репортеры, что он свалил с квартиры. Он квартируется в бакалее Фулон, где работает его цыпочка, это дом 42 по бульвару Клиши. Только молчок! Если он узнает, что это я вас направил туда, он мне уши надерет.
Пелажи Фулон довольно прохладно отнеслась к идее Виктора припарковать велосипед в помещении магазина.
— Прислоните его к стене, вот здесь, между капустой и картошкой. Что вам угодно?
— Я бы хотел поговорить с мсье Рене Кадейланом.
— Ну, здесь на гостиная и не переговорная комната, здесь бакалея! Идите внутрь, в подсобное помещение, — сухо сказала она. — Он там увивается вокруг этой фефелы Катрин, хорошо, что хоть Колетт испытывает какую-то тягу к труду!
Виктор пошел вдоль полок. Рыжеволосый гигант беседовал с двумя девушками: одна — темненькая, кругленькая, разрумянившаяся, вторая — блондинка, с тонким, бледным лицом, которая улыбнулась Виктору.
— Мадам, добрый день. Мсье Кадейлан, у меня к вам дело. Я журналист, я знаю, что вас уже замучили мои коллеги, но я отниму у вас всего несколько секунд.
— «Паспарту», «Галуа», «Эклер», легавые — да это уже просто скучно! Не рассказывайте только, что моя персона популярна на юге Франции и что вы работаете в «Пти Провансаль»!
— Рене, — вмешалась блондинка, — дай ему отработать свой хлеб, ответь ты этому господину, ты ведь сам в восторге, что оказался в центре внимания.
— Спасибо. Мадемуазель…?
— Колетт Роман.
— Это вы отмывали надпись и рисунок на пороге вашего магазина?
— Откуда вы знаете?
— Это было в статье в «Паспарту». Приказчик рассказал.
— Да, я. Мне это показалось забавным, я пыталась объяснить вдове Фулон, что стирать их было бы неправильно, но она не желала меня слушать.
— А вы помните точный текст этой надписи?
— Да, я даже переписала. Одну минуточку.
Она открыла выдвижной ящик и протянула Виктору листок. Он прочитал:
Такое время года, что нет времени на чувства.
— А я как же? — спросил Рене Кадейлан. — Что я могу вам сообщить, что еще не рассказывал остальным? Дату битвы при Мариньяне? 1515 год.
Колетт и брюнетка прыснули, а Виктор тем временем снял с ручки колпачок и приготовился записывать на оборотной стороне листка, который дала ему Колетт.
— Я пишу статью для «Эко де Пари», — сказал он. — Для меня важнее всего ваше личное впечатление. Был задержан человек, уличный художник, который рисует мелками, ему вменяют в вину два убийства. Мне показалось, что полиция немного поспешила.
— Ох, ну наконец-то хоть у одного голова на плечах. Я того же мнения. Стрелочник у них виноват, единственная улика — кусок мела, оставленный на месте последнего преступления, да его кто угодно мог оставить, я это пытался объяснить полицейским, а они только глазами хлопают. Только и надо им, что повязать человека да в камеру запихнуть! Фермен Кабриер — это мечтатель, это добрая душа, плоть от плоти парижских улиц! Когда небо серое и мрачное, он раскрашивает мир в яркие краски. Когда у него у самого дурное настроение, его преследуют страшные видения, и он передает их на картинах! Но между рисунками и убийством есть некоторая разница, а?
— Я с ним согласна, — подтвердила Колетт Роман, — Фермен миролюбивый тип, да Катрин?
— Она права, — согласилась брюнетка, — он вообще-то славный малый, этот Фермен.
— А правда, что он одержим временем?
— В смысле, временами одержим или одержим временем, которое проходит?
— Ты глупая или как? Хронологией, часами, ходиками, днями, месяцами! — воскликнула Колетт, явно раздосадованная.
— Девочки, не ссорьтесь! — вступил Рене. — Фермен Кабриер, насколько я знаю, не один нам голову морочит с датами, знаю еще одного такого. Тип не из тех, кому отпустят грехи без исповеди! Я позавчера вечером выставил его за дверь кабаре «Небытие», и причем не первый раз. И он еще угрожал мне ножом!