Полное собрание стихотворений

Апухтин Алексей Николаевич

1860-е годы

Реквием

Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. [69]

1

Вечный покой отстрадавшему много томительных лет, Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет! Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров, Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!

2

69

Вечный покой дай им, Господи, и вечный свет их осияет (лат.). – Ред.

Dies irae… [70]

О, что за день тогда ужасный встанет, Когда архангела труба Над изумленным миром грянет И воскресит владыку и раба! О, как они, смутясь, поникнут долу, Цари могучие земли, Когда к всевышнему престолу Они предстанут в прахе и в пыли! Дела и мысли строго разбирая, Воссядет вечный судия, Прочтется книга роковая, Где вписаны все тайны бытия. Всё, что таилось от людского зренья, Наружу выплывет со дна, И не останется без мщенья Забытая обида ни одна! И доброго, и вредного посева Плоды пожнутся все тогда… То будет день тоски и гнева, То будет день унынья и стыда!

70

День гнева (лат.). – Ред.

3

Без могучей силы знанья И без гордости былой Человек, венец созданья, Робок станет пред Тобой. Если в день тот безутешный Даже праведник вздрогнёт, Что же он ответит – грешный? Где защитника найдет? Всё внезапно прояснится, Что казалося темно, Встрепенется, разгорится Совесть, спавшая давно. И когда она укажет На земное бытие, Что он скажет, что он скажет В оправдание свое?

4

С воплем бессилия, с криком печали Жалок и слаб он явился на свет, В это мгновенье ему не сказали: Выбор свободен – живи или нет. С детства твердили ему ежечасно: Сколько б ни встретил ты горя, потерь, Помни, что в мире всё мудро, прекрасно, Люди все братья, – люби их и верь! В юную душу с мечтою и думой Страсти нахлынули мутной волной… «Надо бороться», – сказали угрюмо Те, что царили над юной душой. Были усилья тревожны и жгучи, Но не по силам пришлася борьба. Кто так устроил, что страсти могучи, Кто так устроил, что воля слаба? Много любил он, любовь изменяла, Дружба… увы, изменила и та,– Зависть к ней тихо подкралась сначала, С завистью вместе пришла клевета. Скрылись друзья, отвернулися братья… Господи, Господи, видел ты сам, Как шевельнулись впервые проклятья Счастью былому, вчерашним мечтам; Как постепенно, в тоске изнывая, Видя одни лишь неправды земли, Ожесточилась душа молодая, Как одинокие слезы текли; Как наконец, утомяся борьбою, Возненавидя себя и людей, Он усомнился скорбящей душою В мудрости мира и в правде твоей! Скучной толпой проносилися годы, Бури стихали, яснел его путь… Изредка только, как гул непогоды, Память стучала в разбитую грудь. Только что тихие дни засияли – Смерть на пороге… откуда? зачем? С воплем бессилия, с криком печали Он повалился недвижен и нем. Вот он, смотрите, лежит без дыханья… Боже! к чему он родился и рос? Эти сомненья, измены, страданья,– Боже, зачем же он их перенес? Пусть хоть слеза над усопшим прольется, Пусть хоть теперь замолчит клевета… Сердце, горячее сердце не бьется, Вежды сомкнуты, безмолвны уста. Скоро нещадное, грозное тленье Ляжет печатью на нем роковой… Дай ему, Боже, грехов отпущенье, Дай ему вечный покой!

5

Вечный покой отстрадавшему много томительных лет. Пусть осияет раба Твоего нескончаемый свет! Дай ему, Господи, дай ему, наша защита, покров, Вечный покой со святыми Твоими во веки веков!..

Конец 1860-х годов

«О, будь моей звездой, сияй мне тихим светом…»

О, будь моей звездой, сияй мне тихим светом, Как эта чистая, далекая звезда! На землю темную она глядит с приветом, Чужда ее страстям, свободна и горда. И только иногда, услыша в отдаленье Любви безумной стон, отчаянный призыв, Она вздрогнёт сама – ив жалости, в смятенье На землю падает, о небе позабыв!

Конец 1860-х годов

Ледяная дева

Из норвежских сказок

Зимняя ночь холодна и темна. Словно застыла в морозе луна. Буря то плачет, то злобно шипит, Снежные тучи над кровлей крутит. В хижине тесной над сыном больным Мать наклонилась и шепчется с ним.

Сын

Матушка, тяжким забылся я сном… Кто это плачет и стонет кругом? Матушка, слышишь, как буря шумит? Адское пламя мне очи слепит.

Мать

Полно, мой сын, то не ада лучи, Сучья березы пылают в печи. Что нам за дело, что буря грозна? В хижину к нам не ворвется она.

Сын

Матушка, слушай, недолго мне жить, Душу хочу пред тобою открыть: Помнишь, ты слышала прошлой зимой, Как заблудился я в чаще лесной? Долго я шел, утихала метель, Вижу – поляна, знакомая ель, Юная дева под елью стоит, Манит рукою и словно дрожит. «Юноша, – шепчет она, – подойди, Душу согрей у меня на груди…» Я обомлел пред ее красотой, Я красоты и не видел такой: Стройная, светлая, ласковый взгляд, Очи куда-то глубоко глядят, Белые ризы пушистой волной Падают, ярко блестя под луной… Дрогнуло сердце, почуя любовь, Страстью неведомой вспыхнула кровь,– Всё позабыл я в тот миг роковой, Даже не вспомнил молитвы святой. Целую зиму, лишь ночь посветлей, Я приходил на свидание к ней И до утра, пока месяц сиял, Бледные руки ее целовал. Раз в упоении, полный огня, Я говорю ей: «Ты любишь меня?» – «Нет, говорит, я правдива, не лгу. Я полюбить не хочу, не могу; Тщетной надеждой себя не губи, Но, если хочешь, меня полюби». Жесткое слово кольнуло ножом; Скоро, безумец, забыл я о нем. В бурю не раз, весела и грозна, Странные песни певала она: Всё о какой-то полярной стране, Где не мечтают о завтрашнем дне, Нет ни забот, ни огня, ни воды,– Вечное счастье и вечные льды. Чем становилося время теплей, Тем эта песня звучала грустней. В день, как растаял на кровле снежок, Я уж найти моей милой не мог. Много тебе со мной плакать пришлось! Лето безжизненным сном пронеслось. С радостью, вам непонятной, смешной, Слушал я ветра осеннего вой; Жадно следил я, как стыла земля, Рощи желтели, пустели поля, Как исстрадавшийся лист отпадал, Как его медленно дождь добивал, Как наш ручей затянулся во льду… Раз на поляну я тихо иду, Смутно надежду в душе затая… Вижу: стоит дорогая моя, Стройная, светлая, ласковый взгляд, Очи глубоко, глубоко глядят… С трепетом я на колени упал, Всё рассказал: как томился и ждал, Как моя жизнь только ею полна… Но равнодушно смотрела она. «Что мне в твоих безрассудных мечтах, В том, что ты бледен, и желт, и зачах? Жалкий безумец! Со смертью в крови Всё еще ждешь ты какой-то любви!» – «Ну, – говорю я с рыданием ей,– Ну не люби, да хотя пожалей!» – «Нет, говорит, я правдива, не лгу, Я ни любить, ни жалеть не могу!» Преобразились черты ее вмиг: Холодом смерти повеяло с них. Бросив мне полный презрения взор, Скрылась со смехом она… С этих пор Я и не помню, что было со мной! Помню лишь взор беспощадный, немой, Жегший меня наяву и во сне, Мучивший душу в ночной тишине… Вот и теперь, посмотри, оглянись… Это она! Ее очи впились, В душу вливают смятенье и страх, Злая усмешка скользит на губах…

Мать

Сын мой, то призрак: не бойся его. Здесь, в этой хижине, нет никого. Сядь, как бывало, и слез не таи, Я уврачую все раны твои.

Сын

Матушка, прежний мой пламень потух: Сам я стал холоден, сам я стал сух,– Лучше уйди, не ласкай меня, мать! Ласки тебе я не в силах отдать.

Мать

Сын мой, я жесткое слово прощу. Злобным упреком тебя не смущу, Что мне в объятьях и ласках твоих? Матери сердце тепло и без них.

Сын

Матушка, смерть уж в окошко стучит… Душу одно лишь желанье томит В этот последний и горестный час: Встретить ее хоть один еще раз, Чтобы под звук наших песен былых Таять в объятьях ее ледяных! Смолкла беседа. Со стоном глухим Сын повалился. Лежит недвижим, Тихо дыханье, как будто заснул… Длинную песню сверчок затянул… Молится старая, шепчет, не спит… Буря то плачет, то злобно шипит, Воет, в замерзшее рвется стекло… Словно ей жаль, что в избушке тепло, Словно досадно ей, ведьме лихой, Что не кончается долго больной, Что над постелью, где бедный лежит, Матери сердце надеждой дрожит!

Конец 1860-х годов

Встреча

Тропинкой узкою я шел в ночи немой, И в черном женщина явилась предо мной. Остановился я, дрожа, как в лихорадке… Одежды траурной рассыпанные складки, Седые волосы на сгорбленных плечах – Всё в душу скорбную вливало тайный страх. Хотел я своротить, но места было мало; Хотел бежать назад, но силы не хватало, Горела голова, дышала тяжко грудь… И вздумал я в лицо старухи заглянуть, Но то, что я прочел в ее недвижном взоре, Таило новое, неведомое горе. Сомненья, жалости в нем не было следа, Не злоба то была, не месть и не вражда, Но что-то темное, как ночи дуновенье, Неумолимое, как времени теченье. Она сказала мне: «Я смерть, иди со мной!» Уж чуял я ее дыханье над собой, Вдруг сильная рука, неведомо откуда, Схватила, и меня, какой-то силой чуда, Перенесла в мой дом… Живу я, но с тех пор Ничей не радует меня волшебный взор, Не могут уж ничьи приветливые речи Заставить позабыть слова той страшной встречи.