Полудержавный властелин
Шрифт:
— Не, это я понимаю, западные земли наособицу живут, их оторвать много сил пока не надо. Я спрашиваю, с чего вдруг под мою руку?
— Тебя народ любит. И войско.
— А толку? Администрацию ты тянешь, а мне бы, — он усмехнулся и напомнил, с чего началось соправительство, — саблю, да коня, да на линию огня!
— Короче, никто впрягаться не хочет, — мрачно пошутил я. — Но в любом случае, нам нужен порядок престолонаследия.
— Ну твои греки ученые судебник пишут?
— Откуда знаешь? — улыбнулся я.
Нет, я не секретил проект специально, просто его делали в Спас-Андронике,
— Высоко сижу, далеко гляжу. Короче, пусть в судебник все и запишут.
— Тогда надо уставную грамоту добавлять. И принимать ее на Земском соборе, чтоб потом ни у кого даже мысли не было.
— Значит, примем на соборе.
Касимовскую рать перевезли через Волгу у черемисского села Юсер-Ола, верстах в пятидесяти выше Казани. И почти сразу подтвердилась драка — разъезды Юсуф-хана, как величал себя малолетний узурпатор, наткнулись на всадников Касим-хана, но в силу малочисленности, помешать не смогли.
Помешать нам пытались и ниже по Волге, выставив почти полсотни сцепленных друг с другом насадов. Многажды ходившие водой воеводы немедля сбили наши лодьи, струги и что там еще в плотную кучу, подготовив к абордажной драке, со стоящих на носах лодок пушек сдернули кошмы да попоны, и споро зарядили картечью.
Даже один залп свинцовым дробом в упор, метров с пятидесяти — это страшно, что же говорить, если разом бахнула дюжина пушек, а перед самым столкновением и вторая. Татар как метлой вымело: кого убило на месте, кого выбросило за борт, кого оглушило или ранило… Кровища, крики, проклятья — и тут мы сцепились и на казанские насады повалил оружный поток. Серьезно сопротивлялась разве третья часть, ратные их быстро перебили и дорезали тяжелых раненых, коих спасти уже никак.
Весь этот мгновенный разгром произошел на глазах у конной казанской рати — не иначе, и всадники, и насады собрались в одном месте, чтобы переправиться через Волгу и сковырнуть наконец настырного Федьку Пестрого. Так что когда наша плавучая артиллерия развернулась дулами к берегу, а из-за леса показались первые разъезды касимовских, казанцы предпочли свалить в сторону города.
— Ну орел! — обнял я Федора, как только добрался до фактории. — Людей сколько побило?
— Двадесять без двух, — устало моргнул Пестрый.
— Убитых?
— Не, убитых токмо пятеро. Но товару много в огне погибло, когда горящими стрелами кидались.
— Ништо, Федор, товар новый сделаем! Главное — люди целы!
Я радостно тряс Палецкого за плечи, ну молодец же, из трех сотен потерял всего пятерых! А князь безразлично глядел на меня красными от недосыпа глазами и едва держался на ногах. Наверное, из последних сил.
— Спать, Федя. Прямо сейчас!
— Не, мне нужно…
— Без тебя разберутся. Спать.
Я махнул Волку и он резво, будто держал наготове, расстелил прямо под стеной кошму. Федор блаженно улыбнулся, отстегнул саблю, скинул кафтан и заснул, не успев даже повалиться на бок.
Арское поле от края и до края устаили шатрами — и вовсе не ярмарочными, как хотелось бы. Высадилась на левый берег судовая рать, подошли касимовские, по Каме, разбивая дорогою татарские
Улу-Мухаммед за два с небольшим года обнес город дубовыми стенами, не сильно высокими, но крепкими, кое-где даже успел обмазать их глиной. Вот за стенами, построенными отцом, и засел Юсуф-отцеубийца с присными.
— …зло от беззаконных казанских сарацин… — ревел, перемещаясь по лагерю Ипатий.
Косматого попа считали за покровителя православного войска — не святого, а земного. Прощали ему все загулы, поили и кормили у каждого костра, отчего он несколько потерял в худобе и выглядел более сообразно своему росту.
— …и когда увидели нечестивые такое притеснение, никогда раньше над ними не чинимое, то начали многие из них приезжать ко князьям великим и челом бить, чтобы государи их пожаловали, — продолжал свою политинформацию Ипатий, — дали бы им царя Мустафу и велели бы им служить себе.
Все так и было — стоило нам обложить город, как неведомо из каких щелей полезли мурзы, эмиры и беки, «никода не одобрявшие авантюристическую политику клики Юсуфа Мухаммед-улы» и готовые верой и правдой служить царевичу Мустафе. Их немедля брали в оборот шемякины молодцы, натасканные на следственные действия Димой, бывшим опером.
Когда штаб в лице двух великих князей и десятка воевод посчитал, что войско достаточно воодушевилось, а казанцы достаточно приуныли, скомандовали приступ. К городу, покачиваясь на неровностях, двинулись наспех сколоченные осадные туры и щиты на колесах, прикрывавшие пушки.
Юсуф или кто там у него командовал, собрал силы на вылазку с противоположной от Арского поля стороны крепости, у Ногайских и Крымских ворот и ударил во фланг.
И снова свинцовый дроб в упор валил одного за другим, с кличем «Москва!» неслась навстречу боярская конница, а я, как дурак, сидел с важным видом на холмике у края поля и надувал щеки. Все мое участие в штурме свелось к тому, что я отпустил Басенка, Стригу и Пешка, которым прямо не терпелось принять участие в сече.
Первым натиском ратные преодолели частокол и вломились на посад, юсуфово воинство укрылось в детинце на холме. Воеводы не рискнули делать паузу в опасении что войско кинется грабить и потеряет управляемость, тут же повели на приступ цитадели. Кто из судовых догадался снять легкие пушки с вертлюгов и вдвоем-вчетвером втащить их в город, так и осталось неизвестным, наградили всех. Но больше остальных — Басенка.
Этот мелкий сукин сын мало того, что отпросился в драку, так еще и навязался в командиры трем расчетам. И оказался офигительным артиллерийским офицером — его пушки буквально выносили улицы при зачистке посада и они же пресекли вылазку из Арских ворот кремля.
Днем по Казанке поднялись еще насады с пушками, а шемякины гранатометчики принялись швырять в город греческий огонь, отчего там сделалось слишком жарко и юсуфовы — пан или пропал — кинулись напролом.
Ходить с саблями против пушек занятие, конечно, увлекательное, но неэффективное и очень неприглядное по последствиям. Хотя те, кого убило в этой последней попытке вырваться, могли считать себя счастливчиками.