Полуночные тени
Шрифт:
Он взял сестренку на руки и понес к замку. А я, хмыкнув про себя, отправилась искать тетушку Лизетт. Время позднее, кутерьмы с размещением надолго хватит, так что о постели для нас с бабушкой лучше позаботиться самой. И, кстати, о еде для Рэнси. Сама я хотела только спать, но прежде надо накормить пса. Хорошо, что Анегард о нас забыл за суетой: он точно велел бы отвести Рэнси на псарню. И, может, был бы прав — вот только мне спокойнее, когда верный пес рядом.
Кухня — как раз то место, куда мотыльками на огонек слетаются все новости, слухи и сплетни. Поэтому, когда наутро я словила несколько подряд любопытных взглядов, первая мысль была — либо Анегард, либо Зигмонд
Вошла Лизетт, и в кухне установилась звенящая напряжением тишина. Я перелила готовый отвар в кувшин, подхватила под донышко, спросила:
— Тетушка Лизетт, господину Анегарду отнесете?
— Сама отнеси, — отмахнулась та.
Я пробормотала, чувствуя, как наливаются жаром уши:
— Так куда? Я не помню… да и…
— Хорош краснеть! — прикрикнула Лизетт. — Лекарка ты или клуша селянская? Пойдем уж, ладно.
Уже выходя, я услышала, как она бросила кухонным девчонкам:
— А вы запомните: одна лекарка десятка полюбовниц стоит! Хвала богам, наш молодой господин это понимает.
— Спасибо, — сказала я, когда первый пролет широкой лестницы остался позади, и никто не мог нас услышать.
Тетушка Лизетт отмахнулась:
— Горе с вами, с девчонками, где бы помолчать — рта не закрываете, а как по делу что сказать… Вот чего тебе стоило самой объяснить?
— Боялась, не поверят. Оно ведь как — чем больше споришь, тем больше и с тобой спорят, а сделаешь вид, что так и надо…
Я запнулась, не умея объяснить толком. Но Лизетт поняла. Кивнула:
— Верно, так оно обычно и есть. А все же иногда нужно как следует рявкнуть, чтоб языки длинные не распускали. Цену себе знать нужно.
Мы поднялись на третий этаж и свернули в коридор, и я сощурилась от бьющего в окно света. Захотелось подойти, высунуться, глянуть на замковый двор с высоты…
— А ты что-то совсем бледненькая, Сьюз. Не заболела?
— Да снилась всю ночь ерунда какая-то, — призналась я. — Наверное, переволновалась вчера, вот и…
Я и в самом деле спала отвратительно. Даже хуже, чем в первые ночи появления Зигмондовой стаи. Словно тонула в липкой, противной бездне. То и дело просыпалась в холодном поту, снова проваливалась в вязкую, засасывающую муть. А там, внизу, кто-то ждал, кто-то страшный, беспощадный и сильный — неизмеримо сильней меня. Ждал, звал, говорил что-то. Правда, что именно, я так и не смогла вспомнить, но от этого было только хуже. Казалось — если бы помнила, смогла бы и бороться. А так — только страх, тревога, которую не объяснишь словами, и острое чувство собственной беспомощности.
— И то, — вздохнула тетушка Лизетт, — разве с таких дел выспишься. Ну, вот и пришли. Запомнила? Каждый раз провожать не буду.
Развернулась и ушла.
А я ткнулась испуганным щенком в тяжелую дубовую дверь.
Та отворилась беззвучно. В памятной мне комнате было пусто. На столе — неубранные остатки ужина. Четыре кубка — интересно, с кем Анегард пил? Наверняка Зигмонд — а еще? Впрочем, не мое дело. Окно закрыто, дверь в спальню — тоже. Я поставила кувшин — пришлось кое-как сдвинуть блюда, тарелки, бутылки и кубки, — и жалобно позвала:
— Анегард… господин барон!
— Еще раз обзовешь
— Лучше бы подумал, что люди решат, если лекарка начнет барона звать на «ты» и по имени, — пробурчала я. Тихо, но Анегард услышал.
— Потому я и не хотел таить, — сказал, выходя из спальни. Он снова, как и в утро перед походом на Ореховый, был растрепан и толком не одет, но сегодня это почему-то совсем меня не смутило. Верно бабушка говорила: лекарка смотрит иначе на мужчину, который хоть раз лежал перед нею беспомощным и за которого ей пришлось биться со смертью… — Это ведь ты огласки побоялась. И все равно, уж извини, отцу я скажу. Когда вернется, — в голосе Анегарда мне почудились горечь и сомнение.
Внезапный страх пробежался холодом по хребту.
— С господи… с отцом… что-то случилось?
Анегард ответил хмуро и зло.
— Мать говорит, он под арестом. Змея лживая, сама ведь и подставила! Ни чести, ни совести… еще и Ланушку запугала, еле успокоил!
— Зачем ей?..
— Пока меня не было, едва замок к рукам не прибрала, — Анегардов кулак грянул о стол, звякнули, подпрыгнув, кубки и тарелки, а я подумала: братец моего вопроса и не услышал. Но Анегард объяснил. — Малышку все здесь любят, Сьюз. Ради нее слушались бы хоть баронессу, хоть саму Прядильщицу. Хотел бы я знать, что делается теперь в столице! Одно дело, если мятежу конец, и совсем другое…
Стук в дверь помешал Анегарду договорить. Вошел Гарник. Кивнул мне, молча сел за стол. Я сразу почувствовала себя лишней. Тронула принесенный кувшин, сказала:
— За день выпейте, господин. Завтра еще сделаю.
И быстро, чтоб не успел остановить, вышла.
В кухне меня ждал Зигмонд. Спросил, как спалось, и я сразу поняла — это большее, чем пустая вежливость.
— Плохо, — честно ответила я.
Он ждал, что скажу еще, а я — о чем еще спросит. Уж не знаю, кто победил бы в глупой этой игре, но тут Зига позвали к казармам. Нелюдь сжал мне пальцы, сказал тихо:
— Ты держись, Сьюз. Все хорошо будет, только держись.
И ушел, цапнув из-под носа Анитки свежую булочку.
— Ой! — Анитка чуть мимо лавки не села. — Сьюз, чего это он, а?
Не лезь, куда не просят, едва не ляпнула я. Но заметила, хвала богам, что девчонка не на меня смотрит, а Зигмонду вслед, и на лице ее не любопытство, а полная оторопь. Булка, догадалась я, он ведь раньше не ел людское! Ну, Зиг…
— Поесть человек захотел, что тут удивительного? — пожала я плечами. А сама подумала: надо бы спросить, как Зигова стая приняла новость. Вкусы остальных, кажется, ничуть не изменились…
Управляющий суетился, как ошпаренный, но шума, суматохи и неразберихи все равно хватало. Чего стоила хотя бы стая чужих друг другу деревенских собак! Несколько дней они выясняли, кто сильней, с рычанием, визгом, свалками и ритуальными боями, — пока Анегард, озлившись, не велел запереть всех на псарню, служанки боялись выйти лишний раз во двор.
В кухне было не тише. Помощниц тетушке Лизетт хватало, но кормить собравшуюся в замке прорву народа оказалось куда сложней, чем я по наивности думала. Лизетт велела поставить ряд столов во дворе — там и готовили, и ели, а мы с бабушкой заняли один под свои травки и снадобья. Подвинуть нас попытались лишь однажды — наглая белобрысая девица из ремесленной слободки раскричалась, что ей брюкву чистить негде, но бабуля так на нее рявкнула, что с тех пор белобрысая устраивалась на самом дальнем от нас краю. Бабушка еще долго ворчала: мол, видали вы такую, корешки для похлебки ей важнее целебных снадобий! Небось, как немочь припечет, не брюквой лечиться станет!