Полуночные тени
Шрифт:
Я молча кивала. Многим кажется, что лекарские зелья — сродни магии; доля правды в этом есть, но в основе — долгая и кропотливая работа, и не всяким рукам ее доверишь. Мы с бабушкой трудились от зари до зари, и для меня это оказалось великим благом: лекарское дело требует сноровки и сосредоточенности, устаешь под вечер не меньше, чем от любой другой работы, и на всякую ерунду вроде глупых страхов попросту не остается сил. Кошмары мучили меня каждую ночь, и каждое утро я тщетно пыталась понять, чей зов слышу и как от него спастись. Мятный настой не помогал, а просить бабушку нашептать его от дурных снов я не стала: она, бедная, и так ходила сама не своя, слишком много свалилось на ее плечи. Тревожить еще больше — нет уж! Справлюсь, ничего
Временами женский галдеж становился совсем уж невыносимым, и я шла во внутренний двор, к казармам. Там Гарник с Зигмондом гоняли мужчин. Не учили даже — натаскивали, как натаскивают охотничью свору.
— Воевать учатся всю жизнь, — снова и снова повторял Гарник, — но со стен замка потягаться с воином на равных может и ребенок. А вы все давно уж не дети, так что…
Дальше обычно шла ругань — не то чтобы по делу, а так, для бодрости. Уж не знаю, приободрялись ли от Гарникова сквернословия деревенские мужики, но мне оно странным образом помогало. Сразу верилось: все закончится хорошо, и нынешние суматошные дни вместе с мутными ночами сотрутся из памяти, как пустой сон.
С Анегардом я больше не говорила — да оно, пожалуй, и к лучшему. Братец ясно дал понять, что молчать о нашем родстве для него вовсе не значит «забыть», и как себя вести с ним теперь, я не знала. Смешно: раньше себя одергивала, чтоб в мыслях его по имени не звать, а теперь страдаю из-за того, что запретил к имени «господин» и "его милость" прибавлять… Если бы не война! Сбежала бы в Оверте, и делу конец. Или еще куда подальше…
Меньше чем за боговорот в замке установился маломальский порядок. Тревожная, непривычная, — но все же колея. Когда каждый знает свое место и свой долг, и дни ожидания боя заполнены не страхом, а работой. Я тоже, как и все, втянулась в это смутное подобие обычной жизни, и даже находила в нем странное удовольствие — по крайней мере, думать о чем-то постороннем не оставалось ни сил, ни времени. Анегард, баронесса, отец, повторяющиеся из ночи в ночь кошмары — все казалось далеким, зыбким и незначительным, а важно было — перебрать за день очередной мешок с травами, проверить, все ли ладно с настоями и мазями, прикинуть, чего может не хватить, когда придет нужда…
Я и не заметила за хлопотами, как подошел храмовый день.
Замковый храм располагался вне стен, за ближним выпасом, в луговине между старым ельником и березняком. Учитывая, что благословение богов нам ой как нужно, стоило бы пойти туда всем — как, вообще-то, и принято в дни бедствий. Но оставлять замок без охраны, полагаясь лишь на традицию соблюдения в храмовый день мира, Анегард не рискнул. Гарник вызвал добровольцев, не испугавшихся пренебречь покровительством и защитой свыше и положиться лишь на себя. Таких набрался неполный десяток. Остальные отправились к храму — длинной, не по-праздничному молчаливой вереницей, и Анегард шагал впереди, как подобает господину и защитнику, а следом шли его сестра и мать.
Бабушка, увидев баронессу, прошипела:
— Ишь, змеюка, вырядилась, чтоб ее разорвало!
Тетушка Лизетт согласно поджала губы, а кто-то позади нас тихо пожелал ее милости издохнуть в корчах.
Украдкой, из-за спин замковой челяди я разглядывала баронессу. Ее милость Иозельма держалась так надменно, так гордо несла увенчанную короной светлых кос голову, таким выверенным движением приподымала, переступая вылезшие на тропу древесные корни, подол алого, расшитого золотом платья, будто сама королева, а то и одна из богинь, снизошла до ничтожных людишек, явив им незаслуженную милость. Служанки на кухне даже голоса не понижали, рассказывая: мол, молодой барон велел
Столетние ели расступились, давая место алтарному кругу, и тревожный холодок прополз по спине: здесь было по особенному тихо и сумрачно, и казалось, боги совсем рядом, смотрят и видят, слушают и слышат, и, быть может, уже заранее решили, кому отдадут предпочтение. Страшно это — ощущать себя букашкой на ладони высших сил, тех, кому человеческие чувства ведомы и важны не больше, чем человеку — чувства коровы, ведомой на убой, или травинки под сапогом. Холодная тень упала на мир, и я невольно всхлипнула; никогда еще не случалось со мной такого, никогда не понимала я настолько остро и явственно свою беспомощность и ничтожность.
Зигмонд сжал мою ладонь, я вздрогнула: как внезапно нелюдь оказывается рядом, когда его не ждешь!
— Сьюз, посмотри на меня.
Я подняла взгляд. Глаза Зига потеплели за этот боговорот, звериная желтизна почти ушла из них, но взгляд остался по-прежнему острым. Взгляд мужчины, полагающего истинной заботой о жене и детях убить их самому, но не отдать в руки врага. Взгляд нелюдя, спасшего меня от человека, но без сомнений и колебаний отдавшего мою кровь Старухе. Боги великие, ну почему мне так спокойно с ним рядом?!
— Сьюз, ты не должна бояться, слышишь?
Я пожала плечами. Если честно, от его слов только страшнее стало. Что мы против богов?
— Сьюз, я с тобой. Верь мне, все хорошо.
— Почему ты говоришь так, Зиг? Что, по-твоему, может быть плохо? Чего я должна бояться… то есть не бояться?
На ум сами пришли жуткие сны и Зигмондово «держись» в первое утро, и я запоздало поняла… поняла то, о чем могла бы догадаться и раньше, если бы дала себе труд подумать. Кровавая жертва, связавшая меня с Хозяйкой тьмы… чего потребует богиня взамен?! Похоже, нелюдь уловил мое внезапное понимание — неудивительно, ведь даже обычные люди иногда способны почувствовать и разделить внезапный ужас, охвативший того, с кем рядом они находятся.
— Ты не должна бояться, — с нажимом повторил заколдунец. — Ничего — и никого. Страх делает нас уязвимыми, понимаешь ты, девочка? Только страх. — Зигмонд заговорил очень тихо, наклонясь к моему уху и приобняв за плечи, но голос его остался тем же — спокойным, уверенным, заставляющим слушать и верить. — Ты отдала ровно столько, сколько Она у тебя взяла, и ничего не обещала сверх того. Ты свободна от Нее, твоя жизнь и твоя душа не в Ее власти. Поверь, я знаю. Кому и знать, как не мне.
Я не ответила: людская вереница втянулась наконец-то на храмовую луговину, обвила живой змеей алтарный круг — и затихла. И Анегард, по праву и обязанности господина, первым подошел к алтарям.
Я смотрела на него, и сердце тревожно сжималось. Анегард осунулся за эти дни, черные тени под глазами не только не сошли, но стали еще отчетливей, и почему-то мне казалось, что не гордость, а боль от толком не заживших ран заставляет его держаться особенно прямо. Для любого лечения, для самых лучших снадобий требуется время, но времени молодой барон себе не дал — и я его понимала. Что творилось бы сейчас в замке, предпочти его хозяин отлежаться?
Анегард пренебрег парадным костюмом. На зеленом сукне камзола угадывались так полностью и не отстиравшиеся кровяные пятна. Рядом с расфуфыренной баронессой он выглядел… нет, не тусклым — сильным! Мужчина и воин. Он не принес богам дары: вместо подношений клал на алтарь ладонь, безмолвно предлагал: возьмите, сколько надо и чего захотите, хоть всего меня. Вам предаюсь и на вас полагаюсь. Древний, почти позабытый ныне жест — мало кто решится на такое. Я бы точно не решилась!