Полураспад
Шрифт:
– Хорошо, - ответил Левушкин-Александров. Ему было все равно, но если можно построить новую башню, то почему бы нет, хоть на Марсе, только подальше отсюда...
Он подпишет контракт. Надо, наконец, съездить за рубеж...
8
Когда Левушкин-Александров вышел на работу, там его уже ждало письмо от Белякова с официальным приглашением в Берн. Покопавшись в бумагах, он нашел две свои фотокарточки 3х4 и понес документы в ОВИР. Обещали оформить загранпаспорт за неделю.
Через неделю он позвонил и с удивлением услышал, что старые образцы загранпаспортов уже запрещены, а
– Так Новый год - вот!
– Мы о старом Новом годе...
А работа все не шла, мозг словно уснул.
Алексей Александрович решил взять отпуск за свой счет и куда-нибудь уехать. Может быть, в санаторий на пару недель?
Как ни странно, и жена, и мать поддержали его решение, и Алексей Александрович пошел в профком. Он помнил: раньше именно здесь выдавались путевки. Председателем и ныне сидела Мира Михайловна, изрядно погрузневшая женщина в янтарях, с сигаретой в зубах.
– Хочешь в "Загорье"? Попьешь минералку, там зимой все врачихи отдыхают, безопасно.
– Мира Михайловна весело захрюкала.
– А лучше - в Таиланд! Тридцать градусов жары, море...
Путевка самая дешевая - семьсот долларов... Где взять? Да и загранпаспорта нет. Ехать в "Загорье"?
Так ничего и не решив, Алексей Александрович пошел в лабораторию и, поймав жгучий, прыгающий взгляд Шурочки, замер. Она вскинулась, отключила компьютер, набросила шубу, и они пошли напрямую, по наметенным за день сугробам, через березняк в ее общежитие.
Девчонка еще в прихожей повисла на нем, целуя неловко и смешно все лицо.
– Ну перестань, перестань, - бормотал Алексей...
Они договорились обмануть всех: Алексей Александрович скажет, что уезжает в "Загорье", а сам махнет поездом в ту же, восточную сторону, но проскочит дальше, до полустанка Топь, а оттуда рукой подать через лес до села Ушкуйники, где живут мать Шуры и бабушка. Шура напишет матери записку, и Алексей Александрович поживет у них...
Если он захочет поохотиться на зайцев, а их там тьма, в сенях висят ружья, оставшиеся от отца. Там же, кстати, стоит сундучок, оставшийся от деда, - в нем германская гармошка, а повыше, на гвозде, - каска, которую дед, бывало, надевал и пел, дурачась, немецкие песни.
– Там веселые тени!
– шептала нагая, худенькая Шура, прижимаясь к Алексею Александровичу.
– А на Новый год я к тебе приеду!
Дом Поповых, еще крепкий, из кедровых буро-красных бревен в толщину сантиметров сорок пять, стоял на отшибе, у оврага, через который был перекинут деревянный мостик с перильцами, подвешенный на двух стальных канатах. Говорят, именно дед Шуры и смастерил его.
В избе сияло шесть окон, одетых белесой чешуей льда, с чистыми кусочками стекла в уголках - три в сторону реки, два в сторону оврага, одно, кухонное, к селу. Позади дома белел заметенный доверху сад - с первого взгляда и не скажешь, что там посажено. Наверное, ирга и смородина - именно таким вареньем угостили по приезде Алексея женщины, мать Шуры Анастасия Ивановна и бабушка Анна Клавдиевна.
Мать у Шуры такая же бойкая - локти в
– У нас как на том свете. Ушкуйники и есть ушкуйники. Вот, гляньте, местная газета.
– К стене прикноплена страница, Алексей всмотрелся: "Протопоп Аввакум. Житие". С продолжением.
– Весь район читает! А до того газету просто кидали в печь или еще куда...
Бабушка же Шурина, в отличие от невестки, медленная, степенная старуха, седая, с красными щеками. Проницательно оглядев гостя, спросила грубовато:
– Бежишь от кого?
Мать Шурочки закричала на нее:
– Внучка ж написала, чего спрашиваешь! Дрова колоть, нам помогать.
Алексей Александрович привез из города тяжеленную сумку апельсинов и мяса. И первую неделю женщины пекли пироги с мясом, ели апельсины, а оранжевую пупырчатую кожуру в печке жарили с сахарком, и получалось нечто волшебное.
С дровами здесь туго, лес просто-напросто воруют. Но самое удивительное то, что местные люди могли вполне обойтись без дров: совсем неподалеку открытым способом добывают каменный уголь для городских ГРЭС. Хоть и бурый уголь, но горит. Однако котлован охраняется, он теперь чья-то собственность (не американцев ли?), шофера напуганы, не продают. Впрочем, в некоторых деревушках, которые поближе к котловану, роют под избами глубокие погреба и выгребают ведрами уголь. Может, попытаться подолбить здесь? Всё занятие.
Только Анастасия Ивановна, услышав предложение залетного гостя, рассмеялась:
– Муж покойный пробовал - глина и вода.
Воду зимой носят из реки, из прорубей. Колодец в лихие морозы промерз, не проколотишься до воды. Речка здесь чистая, катится с саянских предгорий. Правда, повыше отсюда располагается комбинат, который что-то недоброе изготовляет, но в последнее время, говорят, разорился, и вода стала прозрачной.
– А прежде люди болели, пальцы у них скрючивались, - так объяснила мать Шуры.
– И печень горела.
Ночью Алексей смотрел в потолок при зыбком свете и думал: зачем он сюда приехал, бесстыдник? Прятал глаза от уставившихся на него игрушек Шуры - зайчиков и собачек, а то и поднимался, вставал и поворачивал их мордочками к стене и честно говорил себе, что не женится на ней. Ах, если бы удалось освободиться от Брониславы, он никогда бы больше ни на ком не женился!
Впрочем, сладостные игры с Шурой могли привести к беде - она совсем не сторожилась.
Господи, пронеси...
А ведь она должна вот-вот подъехать. Уже тридцатое декабря.
И рано утром она явилась - пришла от станции быстрым ходом, румяная, в белой от инея песцовой шапке, да и верх у шубы возле подбородка белый... Горячая девчонка, счастливая... Как только в окне мелькнула тень, Алексей выскочил на крыльцо и там, невидимые из окон, они обнялись. Потом, войдя первой в дом, Шура громко обратилась к нему:
– Ну как вы тут, Алексей Александрович, не обижают мамочка и бабушка?
– Обнялась с матерью, поцеловала бабку и, раздевшись, протянула руку Алексею.
– Ну, здравствуйте на моей родине.