Полвека любви
Шрифт:
Я, конечно, не был членом президиума, но присутствовал как председатель комиссии по фантастике.
Первой обсуждали Валентину Николаевну Журавлеву. Члены президиума не без интереса смотрели на молодую красивую женщину. Прочитали рекомендации, задали несколько вопросов — Валя ответила своим тихим голосом. Президиум проголосовал, против не было никого, и Мехти Гусейн поздравил Журавлеву.
Настала очередь Альтова. Все шло по накатанной дорожке, небо было безоблачным. Прочитали рекомендации, анкету, кто-то спросил что-то касающееся биографии. И тут, как назло, очнулся от дремоты член президиума, похожий на старого кондора. Прикрыл рукой зевок и спросил: «А почему вы ничего не пишете о нашем Азербайджане?» На формальный вопрос Альтову бы ответить общей, ни к чему не обязывающей фразой — дескать, есть такое намерение… ну, в общем, отбрехаться бы. Но не таков был Генрих Саулович. Он сдвинул брови. Он стал похож на пловца перед прыжком в воду. И — обрушил на кондора, на президиум гневную тираду. Ее смысл заключался в том, что фантастика не может замыкаться в национальные рамки, она имеет дело с проблемами всего человечества, а вы не можете это понять…
Члены президиума никогда не слышали такого. Они заговорили между собой по-азербайджански, а Мехти Гусейн постучал карандашом по графину и, прервав Альтова, объявил голосование. «За» не проголосовал никто.
Мы вышли из кабинета Мехти. Я был расстроен. Валя со слезами на глазах бросила Генриху, что он вел себя как дурак. А он, упрямый и непреклонный, молча спускался по лестнице. Волосы его торчали как козырек надо лбом.
Какое-то время спустя я обратился к Мехти Гусейну с просьбой снова рассмотреть вопрос о приеме Альтова в Союз писателей. Мехти холодно ответил: «Мы никогда не примем этого человека. Он нас не уважает».
Наш подрастающий сын много читал. Мы покупали ему книги, вообще наша домашняя библиотека быстро пополнялась, и Алик брал с полок что хотел или то, что мы с Лидой советовали прочесть.
Я предложил ему записывать в тетрадку краткое содержание прочитанных книг. Он неохотно согласился. (Я и сейчас думаю, что это неплохое средство интеллектуального развития: у Алика выработалось умение быстро ухватить суть прочитанного и без лишних слов записать ее. Забегая вперед, скажу, что умение точно и кратко излагать свои мысли отличает его многочисленные научные статьи.)
Заметной чертой его складывающегося характера было упрямство. Вдруг в 10-м классе, в начале учебного года, заявил нам, что не хочет учиться в 11-м классе — считает его лишним. «Ну, — говорю, — я тоже не в восторге от того, что ввели 11-классное обучение. Но ведь школу-то надо кончать». — «Можно сдать за одиннадцатилетку экстерном, — говорит он. — Подготовлюсь и сдам».
Отговорить Алика от задуманного «прыжка» через 11-й класс нам не удалось: он твердо стоял на своем. Пришлось перевести его из обычной школы в вечернюю. А туда не принимали без справки с места работы. С помощью знакомого учителя физики удалось устроить Алика лаборантом в физическом кабинете 27-й школы.
Из моего дневника:
…Обязанности необременительные: несколько раз в месяц подготовить лабораторную работу, присматривать за физическими приборами, что-нибудь припаять, подсоединить клеммы. Достаточно времени для собственных занятий. Алька усиленно занимается математикой и физикой — Арон Глузкатер готовит его по программе, которую сам же разработал для ребят, собирающихся поступать в МФТИ. Алька хочет поступать на физмат какого-либо из московских вузов. Очень напряженно занимается, решает десятки, сотни задач…
4 раза в неделю Алька занимается у Арона, по многу часов. 4 раза — вечерняя школа. Раз в неделю — английский…
…Первая получка. Почему-то он принес 10 руб. вместо 15, полагающихся за полмесяца. Я спросил: «Не вычли ли у тебя за бездетность?» Засмеялся. Потом вспомнил… Кассирша что-то ему говорила о пяти рублях, но он не расслышал. Вернее — думал о другом. Ох, уж эта рассеянность — высшая форма сосредоточенности…
Я говорю: «Оставь эту десятку себе. И вообще — заведи сберкнижку». — «Не надо», — говорит и сует мне в руку свои рублевки. «Ну, отдай маме». — «Ты отдай».
Поздравили мы с Лидкой его. А он уже углубился в математику…
Вспоминая те годы, я думаю, что они, наверное, были лучшими в нашей жизни. Правда, с ногами у Лиды становилось все хуже, она прихрамывала, я возил ее на серные ванны в Шихово — приморский поселок близ Баку, на радоновые — в Пятигорск. Удавалось — до поры, до времени — управляться.
Да и всё нам тогда удавалось, потому что мы были еще сравнительно молоды… Потому что любили друг друга.
Дома — настроение на шутливую волну, много смеха.
В комиссии по фантастике — умные разговоры, споры, подготовка нового сборника.
В Москве печатали наши с Лукодьяновым вещи — повесть «Черный столб», рассказы. У нас был в работе новый роман «Очень далекий Тартесс». (Вычитали, что, по утверждению Авиена, существовал в Средиземноморье в древности богатый город, имевший «такое могущество, такой блеск». Тартесс вел торговлю медью и оловом по всей ойкумене, с греческими городами, а в VI веке до н. э. бесследно исчез. Что-то там произошло. И вот мы с Лукодьяновым отправились в бронзовый век — прочитали все, что можно было прочесть о полумифическом городе, и особенно выделили мнение некоторых ученых, что Тартесс имел какое-то отношение к Атлантиде. Ну, а дальше — работа воображения.)
Но главной удачей того года — 1964-го — был «прыжок» Алика через 11-й класс. Я записал в своем дневнике: «Проявил такую работоспособность и целеустремленность, что я проникся к нему высоким уважением».
Итак, наш сын сдал в вечерней школе экзамены за 10-й класс, а затем, без передышки, экстерном и за 11-й. По математике и физике он был хорошо подготовлен в «школе» Глузкатера, по истории ему помогла Лида, а по химии — Нонна Гаккель (о ней и ее муже Мише Ляндресе, наших близких друзьях, я напишу ниже).
Теперь, с аттестатом зрелости на руках, можно было стартовать на последний, так сказать, этап марафона — держать экзамены в Москве. О бакинских вузах у нас и речи не было. 1 июля мы втроем вылетели в столицу. Алик вез чемодан учебников и тетрадей, испещренных формулами, уравнениями, теоремами.
На улице Горького, между «Березкой» и «Синтетикой», как бы оттесненный громоздкими «сталинскими» домами в глубину двора, стоял небольшой старый флигель. В одной из его комнат обитала пожилая дама Татьяна Ионовна, родственница кого-то из наших бакинских друзей. Заранее с ней созвонившись, мы сняли ее комнату (Татьяна Ионовна лето проводила на даче) и вот разместились тут. Лида радовалась: первый этаж, никаких лестниц, соседи в коммуналке не злые, а рядом — Елисеевский магазин, носивший гордое имя «Гастроном номер один».
Алик поехал в Долгопрудный, подал документы в МФТИ и засел за учебники. 6 июля он благополучно сдал первый экзамен — письменную математику. А 10-го срезался на физике. Задачи, надо сказать, были отменной трудности. Два инженера — Лукодьянов и наш московский двоюродный брат Ионя Розенгауз — потом бились над ними и одну, из оптики, так и не смогли решить.
Двойка по физике остановила штурм МФТИ. Лида горестно всплеснула руками: «Бедный сынка!» И соорудила Алику бутерброд с его любимым паштетом. Алик держался хорошо, даже пытался шуточки отпускать, но мы-то видели, как он расстроен. Для повышения настроения я предложил ему футбол, и мы поехали на стадион «Динамо». Это была хорошая разрядка.