Полвека любви
Шрифт:
А в один из понедельников Портнов принес машинописный список «Поэмы без героя» Ахматовой. Перед чтением он рассказал историю этой поэмы. В новогоднюю ночь на 1 января 1940 года Анна Андреевна ждала человека, которого любила. Не дождалась. И взялась за перо, чтобы излить душу, — и вспомнились ей события другой новогодней ночи — на 1 января 1914 года. Их действующими лицами были подруга Ахматовой красавица актриса Ольга Глебова, жена художника Судейкина, ветреная «Коломбина десятых годов», и молодой поэт, драгунский корнет Всеволод Князев, безумно и безнадежно в «Коломбину» влюбленный. В ту метельную ночь он застрелился
Портнов читал нам поэму. Перед нашим мысленным взором мела петербургская метель, в белом зеркальном зале кружились ряженые в масках… Волшебство, полночная арлекинада… «И серебряный месяц ярко над серебряным веком стыл…»
За восемь лет работы бакинской НФ-комиссии мы подготовили и издали три сборника фантастики. Не стану вдаваться в подробности, в оценки этих книг. Отмечу лишь, что мы держали ухо востро и никакая «пьса» не испортила второй («Эти удивительные звезды») и третий («Полюс риска») сборники.
Но проходили они нелегко. Мы натыкались на долгие оттяжки с выплатой гонорара, на попытки главного бухгалтера «Азернешра» присвоить его часть.
Мы часто выступали. Нашу комиссию приглашали на радио, в библиотеки и школы, в студенческие аудитории. Молодым людям импонировали максимализм Альтова, спокойное глубокомыслие Бахтамова. Разинув рты, слушали Лукодьянова. Исай Борисович свободно переходил с предмета на предмет, он мог говорить часами, «растекаясь мыслию по дереву», и приходилось дергать его за штаны.
Любопытно, что экологическая тема еще только начинала входить в зону внимания писателей-фантастов, а Лукодьянов уже практически занимался охраной жизненной среды — конструировал приспособления для очистки Каспия от промысловых вод.
Он хорошо знал историю техники. Я думаю, он смог бы спроектировать по древнеегипетской технологии водяное колесо на Ниле или наладить производство рыцарских лат. У него был огромный интерес к старинным инструментам и приемам обработки металла и дерева. Не случайно его любимыми книгами были: «О природе вещей» Лукреция Кара, «История свечи» Фарадея, «Абрисы» начальника сибирских и уральских заводов петровских времен де Геннина (полное название: «Генерал-лейтенантом от артиллерии и кавалерии ордена Святого Александра Георгием Вильгельмом де Генниным собранная натуралии и минералии камер в сибирских горных и завоцких дистриктах также через ево о вновь строенных и старых исправленных горных и завоцких строениях и протчих куриозных вещах абрисы»).
Лукодьянов обожал Ломоносова, испытывал, я бы сказал, детское удивление перед его универсальным гением. Любил цитировать: «Пою перед тобой в восторге похвалу не камням дорогим, не злату, но стеклу». Или: «Вам путь известен всех планет; скажите, что нас так мятет?»
К литературе у него был инженерный подход. В «Тружениках моря» Виктор Гюго подробно описывает, как Жильят снял паровую машину с «Дюранды», потерпевшей кораблекрушение, застрявшей в Дуврских скалах, — в одиночку, ценой неимоверных усилий, спускает машину с неприступных утесов. Эти подробности, которые многие читатели пропускают, бегло скользя взглядом, Лукодьянов проанализировал по-инженерному: вычислил объем и вес машины, подъемную силу сооруженных Жильятом талей, — словом, тщательно проверил выдумку Гюго. И установил:
А вот в «Человеке, который смеется» доктор Герардус в каюте корабля усаживается перед печкой на эзельгофт. «Ну и чушь, — сказал Лукодьянов. — Эзельгофт соединяет мачту со стеньгой, как это он очутился в каюте?» Разыскал французский текст романа, там было: «chouquet». В словарях это слово действительно означает морской термин «эзельгофт». Но Лукодьянов не поленился заглянуть в энциклопедический словарь Ларусса и обнаружил, что у chouquet есть старинное значение — плаха, чурбак. Итак, фразу следовало перевести: «Сел перед печкой на чурбак».
Однажды моему братцу попался на глаза роман с гордым названием «Гранит не плавится» (издан роман-газетой). «Это почему же он не плавится? — удивился Лукодьянов. — Точно температуру плавления не помню, но — порядка полутора тысяч градусов».
В 1966 году мы с Исаем Борисовичем закончили писать роман «Очень далекий Тартесс». Не стану пересказывать его сюжет, скажу лишь, что он стал возможен только в 60-е, после солженицынского «Одного дня Ивана Денисовича». Социальные и человеческие проблемы современности, перенесенные в другие времена, в иные миры, — но не изложение проблем, а их биение, пульсация в характерах и судьбах героев.
«Тартесс» заинтересовал редакцию фантастики «Молодой гвардии». В Баку прилетела Белла Григорьевна Клюева — редактировать роман. Замечаний было мало, управились быстро. Мы возили Беллу в Кобыстан — гористую местность юго-западнее Баку — там недавно обнаружили наскальные изображения первобытных времен, а также надписи, свидетельствовавшие, что некогда до этих мест добрался легион древних римлян.
Приезжала в Баку Нина Матвеевна Беркова, редактор Детгиза. Приезжали Аркадий Стругацкий с женой Леной — отдохнуть, пообщаться с бакинскими фантастами. Мы были рады гостям. И конечно, было приятно, что бакинская НФ-комиссия получила безусловное признание столицы.
Солнечным сентябрьским днем 1965 года мне позвонили из Союза писателей:
— Тебя хочет видеть один немецкий писатель.
— Какой писатель?
— Гюнтер Штайн. Он говорит, что перевел твой роман.
Мне дали номер телефона, я созвонился с приезжим и поехал к нему в гостиницу «Интурист». Дверь открыл красивый белокурый, с проседью, человек двухметрового роста. Был он примерно одних лет со мной. «О-о, — мелькнуло в голове, — такие гренадеры служили не иначе как в войсках СС».
Гюнтер Штайн немного говорил по-русски, я — по-немецки, — в общем, мы прекрасно понимали друг друга. Оказалось, что Гюнтер вместе со своей женой Трауте перевел на немецкий «Экипаж „Меконга“» и книга недавно вышла в берлинском издательстве «Kultur und Fortschritt» под названием «Das Messer des Pandit», то есть «Нож пандита». Для нас с Лукодьяновым это было приятной неожиданностью, поскольку ВААП в те доконвенционные времена не извещал писателей о зарубежных изданиях.
Приехал Гюнтер в Баку в командировку от берлинской газеты. Теперь «Бакинский рабочий» попросил написать заметку — зачем он пожаловал в столицу Азербайджана? Гюнтер уже набросал текст, так вот, не помогу ли я перевести его на русский? Ну конечно, конечно. Я сел за стол. Гюнтер, расхаживая по номеру, произносил немецкие фразы, я их записывал по-русски.