Полвека в мире экслибриса
Шрифт:
Глядя на него, я понял, что в полиграфии много ручных процессов, а результат в них зависит от творческого отношения. Оказывается, настоящий рабочий тоже творческая профессия.
Николай Павлович не был «белой вороной» одиночкой. По воле случая я застал старых рабочих, тех самых, что с дореволюционным стажем и традициями. Эти, уже ненужные бодрому социалистическому обществу, люди в старых, поношенных одеждах и стоптанной обуви, экономившие на посещениях парикмахерских, у которых всё хорошее было позади, обладали чувством профессиональной гордости. Был, помню, старик Антонов, братья Пальчиковы, Жмаев, Фролов и другие, бывшие давно уже на пенсии, но приходившие на день-два подработать, когда «горел» план.
В своё время они по 11 лет ходили в учениках-подмастерьях. Ощущая себя рабочими, гордились своим мастерством. Кто-то из них говорил, что
На фоне деклассированных деревенских парней, приехавших в город и согласившихся работать в грязи на стройке, поэтому считавших себя рабочими, старые типографщики воспринимались привлекательно, показывая, что мат, грязная одежда не характеризует рабочего, что главное для него умение работать и уважение к труду. Поэтому я неизбежно пришёл к выводу, что типографский рабочий не меньший творец, чем скульптор, живописец или график.
В моё время типографские рабочие по сравнению с рабочими оборонных предприятий получали весьма скромную зарплату. Поэтому старые рабочие любили вспоминать время, когда высококвалифицированные типографщики были «белыми воротничками», получали больше многих, наравне с железнодорожниками, ведь были, в отличие от остальных, грамотными и должны были иметь художественный вкус. А Быков вспоминал, что когда он в 1917 году пришёл учеником в типографию, но только не нашу, а воронежскую, то его учитель, опытный наборщик, приходил на работу в смокинге, цилиндре, в накрахмаленной рубашке. В типографии переодевался в рабочую блузу, работал – руки по локоть в краске, но после работы тщательно умывался, переодевался, и шёл по городу щёголем. Верю этому, ведь Быков старый коммунист, сталинист, и ему не с руки хвалить дореволюционное время.
Все в типографии, когда я пришёл туда, работали сдельно. А расценки вещь формальная, поэтому были заказы выгодные и невыгодные для рабочих. Оценивалась площадь и количество букв. Поэтому, например, набор бухгалтерского бланка и набор плана кинозала оценивались почти одинаково. В то же время план кинозала и театра это фактически сложный чертёж, где приходится делать овальные линии, соблюдать пропорции и, если в этом ряду 16-е место находится против 14-го в предыдущем ряду, то надо всё это выдержать, чтобы кассиру, продающему билеты, было удобно вычёркивать. Приходилось набирать и шахматные задачки, и кроссворды (потом, после внедрения офсетной печати, их печатные формы стали делать уже с рисунков).
Обычно наборщики отказывались от таких сложных заказов, поскольку иной из них набирался целую смену, а платили за него часовую зарплату. Чаще хитрили, объясняя, что у них на рабочем месте мало необходимых материалов, но, случалось, прямо говорили, что заказ убыточный. Мне же было интересно попробовать решить эти головоломки. Родители жили материально хорошо, так что их содержать не надо было, зарплаты отца хватало, вот я и брался за невыгодные заказы. Я вообще всю жизнь старался работать не за деньги, а из-за интереса. Зарплату получал, конечно, но старался не думать о ней. Забавно то, что при всём этом я перевыполнял план, поэтому зарплату получал не хуже других, правда, иногда приходилось и задержаться после окончания смены. Зато умение выполнить капризный заказ создавало мне хорошую репутацию.
К таким неудобным для наборщиков заказам относилась и вёрстка иллюстраций. Приходил, например, коллекционер Никифоров, приносил несколько иллюстраций, их надо было заверстать на формат той бумаги, на которой их будут печатать, расположив так, чтобы тираж можно было разрезать, каждую иллюстрацию отдельно, с ровными полями, а ведь иллюстрации разных размеров. К тому же некоторые иллюстрации были на прямоугольных подставках, другие же, награвированные на дереве, были круглые или овальные. Всё свободное место между ними надо было заполнить разнообразным металлическим пробельным материалом прямоугольных форм. Это, своего рода, мозаика. А, поскольку мозаика не из шрифта, по которому ценили учётчики, а как бы из пустоты, то оценивалась она всего лишь как двадцатиминутная работа.
Вот именно с таким заказом и подвёл однажды ко мне мастер Николая Алексеевича Никифорова. Был 1961 год. Я к этому времени, поработав учеником, был призван в армию, отслужил (опускаю описание моей службы сначала в армии, а затем на флоте, как не оказавшей большого влияния на моё творчество, хотя именно в это время начал публиковать свои карикатуры в газете политуправления Балтийского флота «Страж Балтики»). Вернулся, стал наборщиком, постоянно выполняя капризные заказы, приноровился даже и на них укладываться в эти нереальные расценки. Полученные навыки позволили мне на обычных заказах, которые мне тоже попадали, перевыполнять план, так что я считался молодым, но знающим своё дело наборщиком, с репутацией художника (горком комсомола привлёк меня к выпуску городской стенной газеты «Кипяток», где я был сначала художником, а потом и редактором). Вот благодаря такому неудобному заказу я и познакомился с Никифоровым.
Знал я этого известного в городе человека и до этого, просто не был лично знаком. Его знал весь город. Человек уж больно оригинальный. То при сильном морозе на конькобежных соревнованиях выйдет на старт в трусах. И не важно, каким по счёту он прибежал на финиш, все в шароварах и свитерах, только Никифоров в трусах и майке, поэтому все говорили не о победителе, а о нём. То в годы войны вернулся откуда-то на осле и ездил так, к великой радости детишек, по городу. Представьте, тридцатилетний мужчина, высокого роста, несколько нескладный, поджав ноги, с серьёзным видом восседает на осле, который, перебирая ногами, медленно движется по Тамбову. С этим зрелищем мог соперничать только местный почтальон Харитоша. Тогда, после известного фильма, где был такой персонаж, один из тамбовских почтальонов, человек в возрасте, ездил на велосипеде, положив ноги на руль, а встретившиеся по пути мальчишки, гурьбой подталкивая велосипед сзади, кричали вместе с ним радостно: «Харитоша, аккуратный почтальон!».
Никифоров к тому же был неизменным массовиком-затейником на всех городских мероприятиях, то устраивал в горсаду бег в мешках, то на вечерах отдыха организовывал забавные игры.
Он умел удивлять людей. Удивил и меня этим заказом, который пришлось верстать. Оказалось, что это книжные знаки. Поражённый тем, что, вопреки моему представлению, экслибрис существует и сегодня, я внимательно разглядывал принесённые им цинковые клише. Клише это, конечно, не оттиск, но я тогда уже мог видеть, как будет выглядеть отпечатанное. На одном из этих книжных знаков был забавный портрет Николая Алексеевича, портрет шаржевый и сделанный с талантливой лёгкостью (это потом я узнал, что это работа Г.Н. Карлова). Меня заинтриговали и лёгкие изящные рисунки, и то, что экслибрис жив и сейчас, в советское время. Я задумался, а почему бы ему и не жить сейчас, ведь библиотеки есть…
Видя мой интерес, Николай Алексеевич пообещал, получив тираж, подарить оттиски. Слово своё он сдержал, щедро подарив несколько экземпляров каждого экслибриса. Он приходил заказывать экслибрисы чуть ли ни каждый месяц, поэтому у меня вскоре получилась их целая коллекция, которую я стал хранить между страниц общей тетради. Так, совсем неожиданно для себя, я стал экслибрисистом.
Краелюб и великий художник Никифоров
Когда Николая Алексеевича спрашивали, что он собирает, он отвечал, что он собиратель коллекции коллекций. Ведь собирать можно всё, вплоть до трамвайных вагонов, да и коллекционеры, по существу, все, а не только привычные для нас филателисты и нумизматы. Кто-то собирает библиотеку, рукодельники инструмент, модницы гардероб, хозяйки кухонную утварь, а вот он стремится собрать любопытную коллекцию всего. Его интересовали автографы, фотографии, открытки, книги, картины, самовары, всего и не перечислить. Дома у него вперемешку со старинными фотоальбомами лежали утюги, примусы, а поверх всего какая-то дореволюционная фотография в рамке, накрытая измятой театральной афишей. Он артистично разворачивал афишу, говоря, что это свидетельство выступления в Тамбове Райкина или Ильинского, а то и знаменитого оперного певца.