Полвека в мире экслибриса
Шрифт:
Непосвященному этот развал мог показаться хламом, но Николай Алексеевич умел рассказать о каждой вещи интересную историю. Например, когда я нелестно отозвался об обшарпанном чёрном телефонном аппарате, которым он пользовался, то в ответ услышал, что по нему Фадеев со Сталиным разговаривал. Оказывается, Никифоров, узнав адрес Фадеева, как-то решил приехать к нему, надеясь заполучить автограф и чего-нибудь в свою коллекцию. Но маститый советский писатель, к удивлению Никифорова, терпеть не мог коллекционеров, и встретил его неприветливо, не пустив дальше прихожей, мол, сейчас некогда, телефон пришли мастера менять, а потом ещё надо будет идти выкидывать старый аппарат. Находчивый Николай Алексеевич извинился, предложил помочь
Адрес Никифорова – Тамбов, ул. М. Горького, д. 68, кв. 6, знали не только в нашем городе. Он был известен, буквально, во всём мире. С особым волнением я приходил к нему. Мне едва исполнилось 20 лет, поэтому нет ничего удивительного, что я воспринимал эту квартиру, как волшебную лавку чудес. Тем более, что чудеса там случались.
По известной только ему системе, среди прочих вещей, хранил он и экслибрисы, которые с тех пор стали нашим совместным увлечением. Постоянное общение, а затем ежедневное сотрудничество, постепенно переросло у нас в многолетнюю дружбу.
Но, несмотря на дружеские отношения, из-за разницы в возрасте я всегда именовал его по имени и отчеству. И если в моих газетных статьях иной раз он указан с именем, то, поверьте, это не мои слова. Так бесцеремонно-панибратские журналисты правят мой текст, привыкнув утверждать, что им ответил, например, Владимир Путин или Олег Бетин, хотя, задавали вопросы эти журналисты, само собой разумеется, обращаясь по имени и отчеству. Так разрушаются национальные традиции. Ведь у русских, писавших ранее, например, Николай Алексеев сын, в отличие от других, существовала даже такая форма уважительного обращения, когда указывалось только отчество, например, Алексеевич (мол, знаем семью и отца). Но сначала беспардонные большевики приучали говорить запросто по имени, а теперь безродные реформаторы именуют русских, словно Генри Форда. Но ведь за океаном страна с усечённой историей, где потомки убежавших туда каторжников порой уже вскоре считались стопроцентными янки, а у нас свои исторические традиции, которые стоит ценить.
Поскольку Николай Алексеевич был большим выдумщиком и фантазёром, тамбовским Карлом Фридрихом Иеронимом Мюнхгаузеном, к нему зачастую относились как к несерьёзному человеку. Кстати, о Мюнгаузене, тот в чине капитана служил в русской армии и воевал с турками, а, следовательно, проезжал Тамбов по дороге на Астрахань по Большой Астраханской улице, именуемой ныне Советской. Между тем, как несмотря на амплуа, весёлый выдумщик Никифоров сделал для общества очень много значимого, серьёзного.
Взять хотя бы экслибрис. Я ведь не случайно считал, что его нет в советское время. Всю страну приучили к этой мысли. Дело в том, что и после революции экслибрис был некоторое время естественной частью культуры. Более того, он даже переживал пору подъёма. Ликвидация неграмотности, возникновение советской интеллигенции и творческий порыв революционно настроенных художников не могли не способствовать этому.
Но в 30-х годах, во времена тоталитарных поисков «врагов народа», когда устроили соревнование, кто более бдительный, в прессе появились статьи о том, что в советском обществе находятся люди, занимающиеся коллекционированием и исследованием экслибриса – знака отживающей собственности. Подозрительно, для какой, мол, цели некоторые граждане сохраняют знаки собственности. Следом были закрыты или сами распустились все общества и клубы книжного знака. Художники перестали делать и выставлять на выставках экслибрисы. Книжный знак возродился в нашей стране лишь в 60-е годы во время «Хрущёвской оттепели» благодаря стараниям таких энтузиастов, как Сергей Петрович Фортинский в Москве, Борис Афанасьевич Вилинбахов в Ленинграде и наш тамбовский Николай Алексеевич Никифоров.
Говоря, что в стране не было экслибриса,
Мне довелось побывать в Кингисеппе, Вильнюсе, Шауляе, Риге, Елгаве и других местах Прибалтики, и везде меня не покидало чувство, что нахожусь в своей стране и в тоже время, вроде бы, за границей. Забавно было в Западной Украине, в Дрогобыче, услышать вопрос киоскёрши: «Чего пан желает?». Хоть киоск, как во всей стране «Союзпечати», но обслуживает, на польский манер, панов. Мне, тамбовчанину, было непривычно быть паном, но ещё более не по себе было молодящейся панночке-киоскёрше от обращения «товарищ», которое звучало двусмысленно. Вот там, на западе, экслибрис жил и все эти годы, как европейский обычай. Но на уклад жизни всей нашей страны этот экслибрис почти не влиял.
Заслуга Николая Алексеевича в деле возрождения русского экслибриса огромна. И дело не только в том, что он наперекор общественному мнению стал официально печатать экслибрисы для своей библиотеки, для друзей и знакомых. Он же начал делать и дарить экслибрисы известным общественным деятелям, а эти акции освещались в прессе, и поэтому об экслибрисе узнавали многие. О некоторых своих (и моих) экслибрисах публиковал небольшие заметки в газетах, тем самым, пропагандируя культуру книжного знака. Он привлекал к изготовлению книжных знаков художников, многие из которых до этого даже и не знали о существовании такого вида малой графики.
Художники потянулись к экслибрису, ведь это очень демократическое творчество, где не надо угождать членам художественного совета, или, как в оформлении книги, членам редакционного совета. Но в то же время, это не этикетка, на которой художник не имеет права ставить свою подпись. Да и выставок этикеток, как правило, не бывает; а вот с экслибрисом художник без особых затруднений попадает на выставку, организуемую коллекционерами.
Деятельность Никифорова в области экслибриса была дальновидна и оставляла яркий след. К тому же он ездил со своими занимательными устными рассказами о поисках и находках коллекционера по всей стране, знакомя людей со своим собранием интересных вещей, в том числе и с экслибрисами.
Причём, он сыграл важную роль не только в возрождении экслибриса, но и визитных карточек, перфеличе (не казённой, а графически оформленной, личной открытки с пожеланием счастья), брифкопфа (почтовой бумаги с индивидуальным оформлением) и многого другого.
Ведь при советской жизни, при дефиците всего, визитка, рассматриваемая как символ буржуазного общества, исчезла, и даже когда Наркому иностранных дел Г.В. Чичерину она понадобилась, то он пользовался самодельной, где на плотной бумаге ручкой была написана фамилия.
А Николай Алексеевич старался всегда иметь при себе визитную карточку. Воспользовавшись тем, что его приняли в члены Союза советских журналистов, он заказывал визитку с этим титулом. Человек оригинальный, он, к возмущению типографских корректоров, мог заказать визитку на манер старинной русской скорописи, где и имя, и отчество, и фамилия начинались строчными буквами. Получался интересный сувенир, который люди показывали, хвастаясь, друг другу, в итоге возрождался интерес общества к визитной карточке. Неоднократно Николай Алексеевич изготавливал и дарил визитные карточки известным общественным деятелям. Это был хоть и недорогой, но приятный подарок, а, главное, когда, например, доцент или профессор пединститута, получив в подарок визитку, начинал её вручать людям, это было её возрождение к жизни. Визитная карточка получала официальное признание этого, социалистического, общества.