Полюс капитана Скотта
Шрифт:
Путь к складу оказался очень трудным, изнурительным, но все же третьего марта ассистент Уилсона Эпсли Черри-Гаррард и погонщик собак Дмитрий Гирёв уже установили палатку между двумя «метками бытия», рядом с самым большим промежуточным складом экспедиции.
Понятно, что лейтенант прибег к этому нарушению из самых благих намерений: чтобы группе Скотта не пришлось дожидаться спасателей, стоя лагерем у склада. Однако ни третьего, ни шестого марта группа «полюсников» у склада так и не появилась. Что с ней произошло: задерживается, сбилась с пути и прошла мимо склада или уже давно погибла — об этом Черри-Гаррард и Гирёв знать не могли, поскольку никакой связи ни с группой Скотта, ни с базой у них не было.
Сама вспомогательная группа прибыла к складу физически истощенной и основательно «подмороженной», да и собаки тоже еле держались на ногах, однако Эпсли был уверен: трех суток окажется достаточно, чтобы человеческие и собачьи организмы более или менее восстановились. Причем на третьи сутки Дмитрий, со свойственной русским лихостью, неожиданно предложил:
— Какого черта сидеть здесь без дела, профессор? — хотя Черри-Гаррард был всего лишь ассистентом Уилсона, погонщик собак предпочитал называть его «профессором». Тем более что фамилию его русский каюр запомнить так и не сумел. — Едем навстречу Скотту. Я человек такой: надо — так надо! Представляешь, как он обрадуется, увидев на горизонте нашу упряжку?! Что это вообще значит: встретить кого-то посреди Антарктиды!
— Но такой бросок не предусмотрен планом нашей экспедиции, — заметил педантичный англичанин. — Мы получили четкий приказ лейтенанта Аткинсона: дождаться группу Скотта на «Однотонном» складе. Никаких других указаний, насколько я помню, не последовало. Сам капитан тоже знает, что мы ждем его здесь.
— Да мало ли чего во всей этой истории не предусмотрено! — Дмитрий только что накормил собак замороженным тюленьим мясом и теперь наблюдал за тем, как Эпсли возится с секстантом, проводя какие-то наблюдения. — Может, группа капитана выбилась из сил или кто-то основательно обморозился, а тут — мы, как знамение небес!
— Понимаю, для капитана и его людей наше появление стало бы настоящим событием. Но ведь не исключено, что переход придется совершать вплоть до следующего склада, а это — порядка семидесяти двух миль.
— Если мы так будем раздумывать, то никогда не решимся. Завтра утром запрягаем собак — и на юг, в сторону полюса! Я человек такой: надо — так надо!
Возможно, каюру и удалось бы уговорить Черри-Гаррарда, но утром разразился буран. Ветер сбивал с ног, а снегопад выдался таким, что в двух шагах от себя уже ничего не было видно. Когда Дмитрий в очередной раз вышел из палатки, чтобы проведать собак, устроивших себе лежку между палаткой и санками, ни одна лайка из своего снежного укрытия не выбралась. «Если собаки так ведут себя, значит, пурга будет долгой, — сказал себе опытный каюр. — Не менее двух дней, поди…»
Однако прогноз его оказался неточным. Вот уже четвертые сутки они вынуждены проводить в палатке, выбираясь из нее только для того, чтобы покормить собак или справить естественную нужду. Уже в первый день они с Эпсли соорудили из снега и кусков льда довольно высокий подковообразный вал, прикрывающий и лежку, и палатку, и теперь чувствовали себя так, словно оказались в осажденном форте посреди заснеженной пустыни. Но именно этот вал, наподобие тех, какие они сооружали для защиты лошадей, создавал иллюзию защищенности и даже уюта, развеивать которую с каждым днем становилось все страшнее.
— Вы ведь русский, Дмитрий. Как вы оказались в английской экспедиции? — спросил обычно молчаливый Черри-Гаррард, когда пришло время второго завтрака. После рагу из пеммикана и тюленины они блаженствовали, мелкими глотками попивая горячий какао. — Нет, я знаю, что в Новую Зеландию вы прибыли благодаря англичанину Сесилу Мирзу, вместе с которым закупили на тихоокеанском побережье России три десятка ездовых собак. Но как вы познакомились с ним, почему этот ирландец избрал именно вас?
— А кого еще Мирз мог пригласить в такую экспедицию, как не лучшего каюра, известного на всем пространстве от Сахалина до Николаевска-на-Амуре? — пожал плечами Дмитрий.
Худощавое, обожженное ледяными ветрами лицо этого двадцатитрехлетнего парня уже было покрыто такой сетью мелких морщин, словно ему было далеко за сорок. Он давно поражал Эпсли своей удивительной невосприимчивостью к морозу и тем, как непринужденно чувствовал себя в этом ледяном аду.
— Очевидно, вы очень рано овладели ремеслом каюра, если к двадцати годам уже стали лучшим из них?
— С самого детства и овладел. Мой отец был прекрасным «мастером по дереву», как он себя называл, то есть столяром, неплохо зарабатывал, поэтому мог себе позволить содержать в усадьбе двадцать сахалинских ездовых лаек. Год я числился в учениках у одного местного каюра, а затем и сам стал погонщиком собак. Кстати, за время работы сумел смастерить с десяток нарт, среди которых есть две пассажирских и одни гоночные.
— Вы даже принимали участие в гонках?! — оживился Эпсли. — И что, побеждали, получали призы?
— Ну, гонки были местные. На Сахалине это как традиция, праздник. Но дважды их устраивали по просьбе местных англичан. Что, тоже увлекаетесь собачьими упряжками?
— Нет, просто знаю о гонках по рассказам Джека Лондона. Но мы отвлеклись. Кто свел вас с Мирзом?
— Директор местного отделения Русско-Азиатского банка в Николаевске-на-Амуре господин Роджерс. Тоже, кстати, англичанин. К тому времени я уже несколько лет проработал на почтовом тракте, соединяющем Николаевск-на-Амуре с сахалинским постом Александровским. Однако перевозить по зимнику приходилось не только почту, но и мороженую рыбу, всевозможную мануфактуру, мороженое молоко, да и пассажиров тоже. Роджерс сам увлекался упряжками, знал толк в нартах и собаках. Несколько раз мне приходилось перевозить через Амурский пролив, который мы называем «Амурским лиманом», и самого банкира, и его служащих, тоже англичан.
— Так я правильно понимаю: это по настоянию банкира Роджерса устраивались спортивные гонки на нартах?
— По его, естественно. Благодаря нашим, тамошним, англичанам, язык английский подучил; у меня это вроде бы получается, на лету схватываю. К тому же Мирз неплохо владеет русским [57] , он и подучивал меня. К слову, знаете ли вы, что все сахалинские лайки куплены на деньги, собранные английскими школьниками? По условиям этих пожертвований, сами дети предлагали клички, которые должны быть у купленных на их деньги собак. Так и получилось, что у каждой из них — двойная кличка: английская, которую давал Мирз, и русская, на которую я ту или иную лайку переименовывал.
57
Существует мнение, что Сесил Мирз (1877–1937), лингвист, был, как уже говорилось, профессиональным английским разведчиком. Кроме русского он владел также некоторыми диалектами китайского, хинди, японским и несколькими другими языками; одно время служил в китайской армии, был участником Русско-японской, Англо-бурской и Первой мировой войн. Известен также как дальневосточный торговец мехом и путешественник, один из исследователей Тибета и Антарктиды. В частности, выяснилось, что на собачьих упряжках он изъездил почти всю Камчатку и доходил на нартах до мыса Челюскина.
— Вот как?! Любопытно. Я плохо осведомлен о том, как велась подготовка к экспедиции. Случилось так, что по конкурсу, проведенному капитаном Скоттом при отборе кандидатов в члены экспедиции, я не прошел. Меня попросту забраковали: дескать, молод, не закален, нет достаточного опыта работы в полярных условиях. Зачислен же я был буквально в последние дни перед отходом судна; и только благодаря тому, что пожертвовал на финансирование экспедиции тысячу фунтов, да еще благодаря протекции доктора Уилсона.