Понкайо. Книга 3
Шрифт:
В приручении он никогда не прибегал к ослеплению разума: не хотел обманывать себя, ведь это все равно что расписаться в собственном бессилии, в неспособности достичь желаемого своими талантами. Нет, Инга должна понимать, что чувствует и делает. Ему не нужна одержимая сексуальными утехами фурия. Он желал видеть нежность в глазах Инги, ощущать ласкающие руки, чувствовать жадные губы. Пусть томится разлукой и в ожидании свидания подгоняет часы, пусть встречает его с улыбкой, бросается на шею и горит от желания, пусть в нетерпении прижимается всем телом и шепчет его имя. Сама она уже давно не называет его по имени. Захару приходится просить об этом или нарочно прикидываться, будто он не слышит. Да, пусть часто-часто зовет его по имени. Пусть ласкает поцелуями, поглаживает пальцами, вздыхает от вожделения, хочет его, думает о нем. Вот к чему он стремится. И он это получит.
Чем еще был богат вчерашний вечер? Сочным мясом, звездным небом, которое никогда не надоест, и чертовски занимательной беседой с Русланом, доставившей Захару немало удовольствия. Бойкий и наглый паренек, но внутри беззащитнее котенка, глядит на мир широко раскрытыми от ужаса глазами, стыдливо отворачиваясь при виде тех соблазнов и удовольствий, которыми должен жить каждый мужчина. Мальчишка с огромным сердцем, упрямый и благородный. Такого будет очень интересно приручать. Избалованных и безнравственных нетрудно искусить, но ими до скуки легко управлять. Герман, Тима, Патрик, Феликс – каждого из них Захар знал в определенный отрезок своей жизни. Дениса даже не пришлось уговаривать присоединиться к стае, он сам попросился. Захар тренировал свои навыки психолога и укротителя на пойманных туристках: перевоспитывал, влюблял в себя и либо отправлял к своим на материк, либо продавал. Все зависело от личной симпатии. Но стремился он всегда к чему-то большему, во что мог бы вложиться, как в произведение искусства.
Руслан должен стать его шедевром. Полуночная самоволка только укрепила желание заполучить его в свои ряды. Захар упивался его трогательной беспомощностью, его по-мальчишески отчаянным упрямством, с которым он противостоял властному напору, но потом этот сучонок Максим умудрился испортить настроение.
Память вернулась на место, но на лице, надежно сокрытом маской отточенной непроницаемости, не отразилось ни тени внутренней смуты. Сцена допроса промелькнула перед глазами, признание Максима эхом отразилось в ушах. «Мне помогли бежать». Захар вспыхнул вчерашними подозрениями, которые тут же принялись терзать воспаленный мозг, прыгая по чану подобно мячикам для пинг-понга и раздувая головную боль до просверливающей мигрени. Почему Хомского так интересует, помнит ли Захар что-нибудь? Или милые птенцы надеются, что он позабыл слова Максима и можно не бояться за свои перышки?
– Я помню, как закончился наш славный праздник и я ушел к Инге. – Захар сыпанул в кружку две ложки кэроба, залил крутым кипятком, неторопливо размешал. – Но, похоже, от избытка эмоций не смог уснуть и решил обмыть новое приобретение?
Он наконец-то вспомнил: последний раз он так набирался, когда пришлепнул Феликса. Поутру Захар очнулся с туманом в голове, пережеванный, как будто его пропустили через мясорубку, и тоже ничего не помнил, но Хомский услужливо вернул недостающие детали на место. Никаких угрызений совести Захар не испытывал и не жалел о содеянном. Это был хороший урок питомцам. Нечего зариться на чужое. Не твое – не трогай.
Кто вывел его на этот раз? И почему Захару кажется, что все это неспроста случилось в ту ночь, когда он узнал, что среди его питомцев затесалась крыса?
– В середине ночи пленники сбежали. Помнишь?
– Как Патрик себя чувствует?
– Ничего, уже говорит кое-как, шевелит рукой и ногой. Но встать пока не может. Максима мы усыпили и бросили в клетку.
– До моего распоряжения пусть там и остается. Держите его под снотворным, не позволяйте куковать.
Хомский кивнул.
– Я тоже считаю, что так будет лучше.
Захар сделал шумный глоток ароматного напитка. Хотелось курить, но дрожь в пальцах не проходила. Нельзя, чтобы Хомский ее заметил.
– Мы с Кочегаром отловили беглецов у оружейки, – продолжил воспитанник освежать память командира. – Ты сказал, что хочешь узнать, как им удалось выбраться, поэтому мы привели их в переговорную.
Вот он, момент истины, милый друг. Покажешь ли ты свой настоящий лик?
– Максим свалил все на одного из нас. Мол, неизвестный в ночи пришел и доброй феей сунул под подушку ключ от наручников.
Захар внимательно глянул на искривленное раздражением лицо наперсника. Это признание неспроста. Хомский всегда был умен и лучше остальных чувствовал Захара. Что они замышляют? Какую игру против него затеяли?
– И что потом? – Захар неторопливо согревал горло целительным нектаром.
Хомский замялся.
– Лучше пойдем со мной.
– Куда, в карцер? – спросил Захар с лукавой усмешкой. – Он вроде как занят Русланом. Или в клетку по соседству с Максимом? Я снова пристукнул кого-то и теперь отстранен?
– Нет. Захар… пойдем. Это будет лучше всяких объяснений.
– Ну что ж. – Захар допил напиток и поставил кружку. – Пойдем, коли не шутишь.
День мерцал и плавился. Воздух был горяч и сладок; густая зелень, поддразнивая засоню, насмешливо шушукалась и подмигивала мириадами бликов. Захар щурился от нестерпимо яркого света, почти ничего не видел перед собой и двигался только по памяти. Надоедливые пичуги трещали, как заведенные, прямо над ухом, будто нарочно спустились на нижние ветки, чтобы довести его своим тарахтеньем до умопомешательства. Захар подумал о снайперской винтовке, но развить эту приятную мысль помешала ударившая в лоб мигрень.
Кости выкручивало, ноги тяжелели с каждым шагом. Захар чувствовал себя отбивной. Еще пару дней назад он бы позволил себе покряхтеть вслух, сдержанно и шутливо пожаловаться, мол, годы берут свое, пора заказывать кресло-качалку, халат и выкладывать камин. Но сегодня молчал, ступая делано твердым шагом, не поддаваясь усталости, не обнаруживая истачивающих его сомнений.
Захар держался прямо и невозмутимо, а про себя посмеивался, представляя, как предстанет перед мрачной братией и в него полетят обвинения и упреки. Однако шаловливый настрой тут же сдуло ветром, едва Хомский, вместо того чтобы проводить бедокура к недовольному взводу и устроить головомойку, со двора свернул налево, к цветнику. Захар тотчас посерьезнел и напрягся. Внутри подобно сигнальному огню зажглась тревога.
– Денис, в чем дело? – уже без всяких лукавых ноток спросил Захар. Голос, закованный в сталь, звучал резко и властно.
– Захар, прости, я не смогу объяснить… Лучше сам посмотри.
Захар сдержал ругательства и следом за наперсником ускорил шаг. Хомский вел его прямиком к домику Инги. Сердце тяжело ухнуло и оборвалось. Что с ней случилось? Неужели он так набрался, что в своей ярости не смог остановиться и покалечил ее? Мускулы на лице дрогнули, но тут же окаменели, сменившись привычным хладнокровием. Он бы никогда так не поступил. Как бы сильно ни доводила его Инга, в нужный момент он всегда останавливался.