Попасть в отбор, украсть проклятье
Шрифт:
Но все его чувства отразились во взгляде, в том, как он взял мою руку, в том, как наши пальцы переплелись. Ворон смотрел на меня. Его взгляд, оголенный, пронзительный и сильный, как удар колокола, проникал в мою суть. Да он весь словно забрался под мою кожу, в мысли.
И я поняла: мне, моей душе, тоже его будет не хватать. Там, за Гранью.
Ну почему? Почему из сотен тысяч мужчин именно он? Тот, кого я встретила слишком поздно, а лучше бы – и вовсе никогда не встречала.
– Тай, нам осталось не так много… – Ворон сглотнул, словно слова давались ему с неимоверным трудом. – Но я хочу, чтобы ты знала, что стала дорога мне. И я, кажется, впервые в жиз…
Я поняла, что он сейчас скажет. И это станет моей чертой, за которой не будет возврата. Ко мне прежней.
– Значит, это не обед, а выгул в свет?
– перебив его, попыталась сменить тему, взяв светский тон.
Ворон замер на несколько секунд. А я почувствовала, как он сжал мои пальцы. Прикосновения и взгляды. Это все, что могло быть у нашей нечаянной влюбленности. И мы оба это понимали.
– Спасибо, - поблагодарил меня ?р, словно он оступился, а я, протянув руку, не дала ему упасть. И включился в мою игру: – Я предпочитаю совмещать и то, и другое. Кстати, нас снимают через стекло, – не поворачивая головы, сообщил Ар.
Я, в отличие от него, тут же обернулась и увидела вспышку чарокамеры. А после этого жандармский свисток разрезал звуки полуденной уличной суеты. Репортеры, тут же отпрянув от окна ресторации, больше напоминавшего по размерам витрину магазина, припустили во все лопатки.
– ? если на чарографии я буду выглядеть, как умертвие?
– спросила и поймала себя на мысли, что есть вопросы, которые волнуют всех женщин даже после смерти: во что я буду одета, лежа в гробу, и как при этом получусь на посмертных снимках.
– Поверь, через это стекло и я на них смотрюсь в новостных листках сущим стригоем. – И Ар улыбнулся, как истинный упырь из древних легенд.
– Но не будем о репортерах. Ты уже определилась, что будешь есть?
И ворон с нарочитым вниманием посмотрел в меню. Мне же вычурные названия ровным счетом ни о чем не говорили. Что «конфи из эмана со специями», что «кордон блю», что «крок-эйр и крок-эйра»… Посему я поступила просто. Выбрала посетителя с самым счастливым выражением лица (надеюсь, что оное было от вкуса здешних блюд) и кивком указала на него, сидевшего за соседним столиком, сообщила ворону:
– Я бы заказала то же, что и вон тот эйр у окна.
– Столетнего бурборна?
– со скорбью всего цвергского народа в голосе, будто его собрались ограбить на цельный годовой бюджет, уточнил ворон. И добавил: – Барон Лурц ныне заказал исключительно его.
– Нет, - насупилась я, поняв, что вышла промашка. И в отместку заказала и «блю», и «крок», и «конфи», оказавшимися на поверку пюрешечкой с кроликом, мясом в панировке и тостами, у которых вместо масла сверху была глазунья.
А вот ворон… Я смотрела на тарелку, которую поставил перед ним официант, и понимала: травить карателей действительно очень тяжело. Да что там, практически невозможно. Одного – так точно. Ибо кто ел пять минут назад живых морских гадов, тот бутерброда с белладонной не испугается.
Ар заказал себе какую-то трудно произносимую и жутко дорогую гадость, которая вызывала у меня стойкие ассоциации с моим учебным материалом: такая же склизкая, зеленоватая, сомнительно пахнущая. И по цене пяти форинтов за тарелку.
– Слушай, зачем тебе платить столько денег за такое?! Это же грабеж! Дай мне лопату, и я на болоте наловлю тебе тины не хуже, – вырвалось у меня непроизвольно.
– И пиявки там пожирнее будут.
– Тай, – мужественно прожевав очередной кусок сырой то ли рыбы, то ли морского гада, произнес ворон, – не мешай мне проявлять дипломатию.
Какую именно, Ар пояснил, как только закончил с сомнительной зеленью и перешел к нормальной отбивной. Оказалось, что демонстративное поедание морепродуктов – это своего рода рекламная акция. Великие князья подавали пример своим подданным скорее даже не что есть, а показывая расположение к морским соседям.
А я поняла, что политика и дипломатия – это дело жутко тонкое, прямо как пленка мыльного пузыря. И порою значение имеет все, вплоть до цвета шейного платка или блюд.
– М-да, все же мне повезло родиться не в семье императора! – вырвалось у меня.
– Я хотя бы могу есть что хочу, делать что люблю и жить как считаю нужным. Даже после смерти!
– Только не говори об этом громко, а то половина здешнего зала начнет тебе завидовать, - лукаво усмехнулся ворон.
– Эти почтенный эйры обречены даже быть похороненными в костюмы по регламенту: фраки, мундиры и вечерние туалеты. Кстати, случись массовое поднятие центрального столичного кладбища, сдается мне, оно будет выглядеть ну очень официальным мероприятием.
Я едва сдержала смешок. Но вот комментарий, увы, не смогла:
– Ворон, нет, ты точно некромант. В самой глубокой глубине своей души.
– Почему?
– делано удивился он.
– Ты мертвыми интересуешься больше, чем живыми.
– Во-первых, не всеми мертвыми, а только одной.
– А во-вторых?
– Эта одна – ты.
– Он все же это сказал. И, обратив внимание на то, как я его назвала, добавил: – Значит, я для тебя – ворон?
– Как будто ты мысленно меня никак не окрестил! – фыркнула я, пряча за этим свое смущение.
– Конечно окрестил, - покладисто согласился Ар, - но ты этого, надеюсь, не узнаешь…
Это был вызов. Однозначно! Чтобы некромант, пусть и бывший, до чего-то да не докопался?
А ворон, словно чувствуя это, быстренько свернул «демонстрационный обед истинной невозмутимости». Я даже третий десерт доесть не успела! Посему в лучших традициях рачительной хозяйки попросила завернуть его с собой. Всё бы ничего, но это было мороженое. Впрочем, официант не ударил в грязь лицом, а в креманку – замораживающим заклинанием. Нет, с истинно альвийским спокойствием унес и вернул через минуту с пожеланиями приятного аппетита: повар с помощью заклинания превратил содержимое креманки в брикет на палочке.